Улыбнись мне, Артур Эдинброг
Шрифт:
— …Потому что у нас устойчивая, предсказуемая аура, — кивнула я.
Артур похвалил мои знания и продолжил:
— Для себя и других галианцев пока что я могу открыть лишь случайный портал, что чревато выпадением в открытый космос или на непригодную для жизни планету.
— Звучит не слишком-то привлекательно.
— Так и есть. Но ничего. Все-таки, согласно Часам Судного Дня, у меня остался почти год до пришествия, чтобы научиться межпланетной навигации, — Эдинброг задумчиво повертел в руках бокал. — Ткань бытия пока что достаточно крепка, и вряд ли 1рорыв случится раньше времени. Конечно, всегда есть шанс на это. Но я надеюсь, что хотя бы здесь наш мир преуспеет и не запорет
— Что ты имеешь в виду?
1ассаж про «всемирные сети» был мне непонятен, тогда как история с Часами Судного Дня и сроками 1рорыва уже стала едва ли не такой же обыденной реальностью, как для всех галиан-цев — пугающей, жестокой, но парадоксально привычной.
1оразительно, насколько быстро ко всему привыкает человек. И если раньше это казалось мне достоинством нашего брата, то теперь я чаще думаю: насколько же мы слабы. Как сильно нас можно прогнуть, как долго мы готовы закрывать глаза и адаптироваться к чему угодно. И беда в том, что зачастую это происходит не из истинного принятия, чистого библейского смирения перед концом, а из банальной трусости.
Не всегда. Но часто. Возможно, научиться отличать одно от другого, быть честным в понимании причин, ведущих к тому или другому выбору, — одна из важнейших задач для каждого из нас.
Артур подлил мне вина, выдергивая меня обратно в разговор о сетях заклинаний:
— Если одновременно высвобождается очень много энергии, то реальность надувается, как воздушный шар. В других мирах такой избыток силы не приносит проблем. Но наш мир соседствует с миром Тварей — и раздувшись, он лопнет, впустив в себя орды врагов и, соответственно, сдохнув раньше времени. Существует два варианта того, как может высвободиться такое количество энергии. Во-первых, как раз таки внезапный разрыв какого-нибудь очень глобального, серьёзного заклинания — например, единой всемирной сети защиты. Помнишь, ты удивлялась, что ничто не отгораживает наши государства от земель постапокалипсиса? Раньше отгораживало, но сейчас это слишком опасно: если щит такого объёма по какой-то причине рухнет, вместе с ним обрушится весь мир. По этой же причине у нас сейчас отключены материковые и городские телепорты, а также почти не используется зеркалидение…
В мире Гало «зеркалидение» было обычным словом, но у нас на Земле оно бы точно было сокращением от «зеркального телевидения» — суть крылась именно в этом.
— А каков второй вариант?
— Смерть по-настоящему могущественного существа. А именно: небесного дракона Ойгонхар-та. Только он из всех ныне живущих достаточно силен, чтобы своей смертью пошатнуть ткань бытия. Но, к счастью, он находится в добром здравии.
— Дракон Ойгонхарт!.. Это не он ли должен прилететь на финал экзаменов и разорвать нашу с тобой связь? — воскликнула я.
— Он, — Артур улыбнулся, но в глазах его промелькнула грусть. — Совсем скоро ты будешь свободна от моих чар, Вилка.
«Не ото всех твоих чар, — подумала я. — Ох, не ото всех».
Мы чокнулись по этому сомнительному поводу, и звон хрустальных бокалов взмыл к луне. Точнее, к трём лунам.
Неожиданно сильный, но тёплый ветер вдруг промчался меж скал, зашумел кронами редких горных деревьев. Он сдул с поверхности озера разноцветный туман, мгновенно окутавший нас мерцающей дымкой, сорвал лепестки с цветов и чуть было не опрокинул всю вазу. Мы с Артуром подхватили её с двух сторон, и пальцы наши, как в старых добрых романтических фильмах, встретились где-то на середине тонкого стеклянного горлышка…
Мы замерли, как застигнутые на месте преступления сообщники.
Эдинброг, вместо того чтобы убрать свою руку, вдруг потянулся вперёд, мягко и неспешно пробежался пальцами по тыльной стороне моей ладони и остановился в районе запястья, обхватив его и положив большой палец туда, где у меня под кожей трепетала тонкая жилка. Так он и застыл, наклонив голову и задумчиво глядя на меня исподлобья.
— Ты что, мой пульс измеряешь? — сообразила я.
— Ага, — подмигнул Эдинброг.
— Зачем? — Я рассмеялась.
— Хочу понять, насколько ты волнуешься в моём присутствии.
— Ещё чего! Я совсем не волну… — начала я и осеклась.
Даже я чувствовала, как громко пульсирует вена под его пальцем. Будто тяжёлый бит из колонки на музыкальном фестивале.
— Ага, вот так оно мечется, когда ты лжёшь.
Артур вскинул брови — высоко и чуть насмешливо, — а потом поднял мою руку и вдруг поцеловал в то самое заветное место, где пунктиром пели отголоски сердцебиения.
У меня перехватило дыхание от этого жеста — такого нежного и одновременно властного: ведь Эдинброг продолжал крепко сжимать моё запястье.
— Для чистоты эксперимента: теперь скажи какую-нибудь правду, пожалуйста.
— Ты очень красивый, — вырвалось у меня.
Артур с интересом наклонил голову.
— Не врёшь. — хмыкнул он. И тотчас деловито добавил: — Давай ещё!
— Ещё правду или ещё комплимент? — Я сощурилась.
— Можешь совместить. Ни в чём себе не отказывай.
— Хорошо.
Я помедлила, не зная, как лучше поступить: отшутиться? Или?..
И наконец, набравшись смелости, заговорила.
— Правда в том, что ты потрясающий, Артур. Ты умный. И добрый. И сильный. В тебе изумительно сочетаются серьёзность и озорство, и когда я смотрю на тебя, мне хочется танцевать. И если я во что-то верю всем сердцем, так это в то, что именно ты спасёшь Гало — кому, как не тебе, это по силам? А потом найдёшь себе мир по нраву и будешь там счастлив. Я видела много людей на Земле — нас там восемь миллиардов, шутка ли, — но таких, как ты, ещё не встречала. Я знаю, что ты заслуживаешь всего самого лучшего. Самой лучшей судьбы… и самого лучшего фамильяра. Впрочем, последнее с тобой уже случилось, — я подмигнула, за шуткой постаравшись скрыть слишком искреннее начало своего монолога.
Палец Артура на моём запястье едва заметно дрогнул. Зрачки медленно расширились.
— Ты не против, если я просто поцелую тебя в ответ? — спросил он и, не дожидаясь разрешения — ему всё сказал мой пульс, — перегнулся через столик.
НЕТ У МЕНЯ КУПАЛЬНИКА
Твёрдые губы Эдинброга — виноград и корица — коснулись моих.
Он закрыл глаза, и я сделала то же самое, отзываясь и чувствуя, как душа моя бьётся где-то в горле — будто подсматривает. Артур обвёл пальцем моё ухо, скулу, подбородок, спустился к шее и ключицам. Прохладный шаловливый ветер вторил касаниям Эдинброга, и этот контраст горячей кожи и ночного холода отзывался мурашками и нагнетал внутри меня терпкое, томное напряжение.
Как хорошо.
Я тихонько выдохнула, когда Артур уверенно сдвинул лямки моего шёлкового платья, позволив им скользнуть ниже, ниже по плечам, попытаться утянуть за собой шёлк, прикрывающий грудь. Я не позволила этому случиться: приподняла руки и, запустив пальцы в волосы Эдинброга, хорошенько, от души их взъерошила, чего мне так давно хотелось. Артур было нахмурился от такого своеволия, но потом лишь улыбнулся этой своей невозможной улыбкой юного бога и мстительно, но сладко ущипнул меня. Я зашипела и шутливо цапнула его за нижнюю губу.