Умереть, чтобы воскреснуть

Воронин Андрей Николаевич

Мяукнула кошка и быстро проскочила по верхним доскам. Глеб успел различить в темноте ее темную ухоженную шерстку с белым пятном на груди и белыми «носочками».

По животным можно приблизительно определить местонахождение затаившегося человека.

Сейчас кошка выдала его, Слепого. Можно проследить за траекторией ее бега: если животное заметит или почует еще одно существо из породы двуногих, оно вильнет в сторону или мяукнет еще раз.

Загнув плавный вираж, кошка юркнула в щель между двумя бумажными мешками с окаменевшим цементом.

Вышел на связь Каланцов:

— Они

захлопнули дверь у меня перед носом.

— То есть как? — Слепой старался говорить как можно тише, не исключая близости противника.

Какого черта охрана сразу не поставила дело должным образом? Какого черта его предшественник потворствовал такой беспардонности молодняка? Здесь нет хозяев и работников — ни эти пятеро бездельников, ни их родители не платят за охрану из своего кармана. Здесь есть сотрудники ФСБ, которые находятся на работе. Нужно было с самого начала требовать к себе уважения.

Всего этого он, конечно, не стал говорить по рации.

— Открой еще раз и больше не позволяй никаких фокусов.

— А если начнут капризничать по-крупному?

— Исполняй. Под мою ответственность.

Через пустой проем Слепой пролез внутрь недостроенного коттеджа. В «коробке» из кирпича и блоков пахло известкой и кошачьим дерьмом, легкий сквознячок гулял по пустым, никак еще не отделанным помещениям.

Со второго этажа Глеб выглянул на противоположную сторону. В сложной мозаике из пятен на сей раз не было ни одного сколько-нибудь похожего на фигуру человека или хотя бы на ее часть.

Противник не стал нападать и сам не подставился под удар.

Глава 14

Процесс не стали растягивать надолго. Веденеев спокойно выслушал приговор: пожизненное заключение. По катарским законам пожизненный срок означал двадцать пять лет. Что ж, вот она точка отсчета, с которой начнется решающий торг. В каком-нибудь тихом особняке на европейской улице благополучные люди сейчас начнут обсуждать детали сделки.

Защита сразу же обжаловала приговор, обвинение тоже — оно по-прежнему добивалось смертной казни. Но все эти телодвижения были пустой формальностью по сравнению с беседами где-то за тридевять земель за крепким кофе или коллекционным вином. Беседой людей с хорошим образованием, которые никогда не пачкают обувь в грязи, к чьим услугам за столом всегда ножи и вилки.

Над ними не каплет, поэтому ожидание может оказаться долгим.

Веденеева пока вернули в прежнюю камеру.

Может, для них с Пашутинским еще только оборудуют долговременные «квартиры» — в крошечном Катаре счет «пожизненников» скорей всего ведется на единицы.

Хотелось быстрей убраться из камеры предварительного заключения. И не только потому, что здесь с каждым днем становилось жарче. Когда Олег просыпался, ему в первый момент казалось, что суд еще не закончен. Нужно еще продираться сквозь крючкотворство в надежде выиграть номер статьи или пару слов в окончательном вердикте. Только потом он понял: процесс позади и можно целый день напролет смотреть в потолок, ни о чем не заботясь.

Прошла неделя. От него и раньше зависело немного, но теперь не

зависело абсолютно ничего. Показания на допросах или в зале суда тоже есть форма борьбы, даже если эта борьба обречена на поражение. Теперь к нему потеряли интерес. Никто не пытался давить на психику громкой музыкой или круглосуточным светом. Кормили трижды в день одинаковой похлебкой с хлебной лепешкой.

Раз в неделю меняли хлопчатобумажную куртку и штаны.

Вместе со сменой одежды подкидывали пару газет, он прочитывал их по пять раз и жалел Пашутинского: бедный Володя знает по-арабски совсем немного, а чтению и вовсе не обучен. Теперь вот лишен даже такого скромного удовольствия.

В течение месяца о русских арестантах не упоминалось в прессе. Потом появилась скупая заметка: апелляционный суд оставил приговор в силе.

На первой полосе были куда более важные новости о гастролях в Дохе новой звезды арабской поп-музыки, о предстоящем совещании стран — членов ОПЕК.

Однажды ему не кинули газет вместе с застиранным шмотьем. Олег заподозрил, что неспроста.

У него снова появилась цель: заглянуть именно в эти, недополученные газеты или неким другим образом узнать важную для себя новость. Но как достичь своей цели, если его никуда не выводят из камеры, даже на прогулку?

Объявить себя нездоровым, добиться перевода в тюремную больницу? Заинтриговать местную службу безопасности, начать водить их за нос туманными байками?

Неожиданно помогло разгильдяйство. Как все мусульмане, катарские арабы посещали уборную со специальным сосудом для воды. Европейцы с их туалетной бумагой казались им чрезвычайно грязными созданиями. Необходимый пластмассовый сосуд имелся в каждой камере, но Веденееву, превозмогая отвращение к обычаям северян, кидали еще и обрывки бумаги. Конечно, не туалетной — клочья газет. Среди них попался именно тот номер, что ему не позволили прочесть в нормальном виде.

У привычного ко многому капитана ФСБ чуть не отвисла челюсть. В газете сообщалось о помиловании его величеством эмиром двух русских преступников и состоявшейся передаче Веденеева с Пашутинским представителям Москвы.

Край был оборван неровно, окончания статьи Олег не нашел. Судя по началу последней фразы, дальше шли привычные славословия в адрес мудрого и милосердного эмира.

В чем причина такой новости авансом? Почему ее решили объявить раньше реального события?

Восток, понятно, дело тонкое. Но чтоб настолько?

Может, подгадали ко дню рождения эмира или к его поездке за рубеж?

Несколько дней Веденеев пребывал в ожидании скорого освобождения. И жара в каменном мешке стала переноситься легче, и опостылевшая похлебка уже не стояла поперек горла. Больше всего он беспокоился о состоянии напарника. Как важно сейчас Володе узнать хорошую новость! Но зачем тюремщикам ее скрывать — явно ведь не из чистой вредности.

Вдруг он все понял: обмена не будет. Точнее, он состоялся именно в тот день и час, какие указаны в заметке. Ко взаимному удовлетворению стороны разыграли чистый блеф, о котором условились благополучные люди в тихом особняке на нейтральной европейской улице.