Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
Шрифт:
Мои люди расположились в Архиерейском саду по всем правилам скрадывания и были незаметны для мирян. Полковник наверняка решит, что, вопреки здравому смыслу, я пришел на встречу один. Я ждал этого вопроса, но полковник первым делом молча пожал мне руку, затем отпустил гренадер:
– Погуляйте-ка, ребятки.
Они скрылись за густыми кустами сирени. Ситников уселся рядом со мной на крашеную белую скамейку, откинулся на спинку и спросил:
– Намылился куда-нибудь?
Да что все, сговорились?
Довольный произведенным эффектом, полковник раскинул руки, обнимая спинку скамейки, словно плечи закадычных друзей, и сказал:
– Проси чего хочешь, пока я что-то могу сделать.
– Мне нужно пошарить в закромах Охранки.
Ситников присвистнул. Резко наклонился вперед, словно валясь подстреленный, потом снова откачнулся к спинке, ударившись о доски хребтиной.
– Ве-се-лый раз-го-вор… – пропел он на мотив любимой в народе песни. – Это имеет отношение к нападению на Управу? – И глянул на меня – как обжег.
– Самое прямое.
– И что тебе понадобилось?
– Личное оружие и атрибуты.
– А если ничего не найдешь?
– Придется просить князя, – невозмутимо ответил я.
– По-ня-ятно… – протянул полковник. – Тогда сегодня ночью… Езжай в Управу. Я за тобой заеду. – Вскочил на ноги, будто пружиной вверх подброшенный, и понесся по аллее в темень.
Гренадеры серыми тенями возникли из ниоткуда и пристроились у него по бокам и в кильватере. Нет, я был не прав: они наверняка видели моих и-чу и тоже умели растворяться в воздухе.
Дожидаясь Ситникова, я сидел в бывших апартаментах градоначальника и изучал отцовский Большой атлас мира. Замечательное издание – довоенное, в дорогом переплете из телячьей кожи, с множеством таблиц и цветных диаграмм, с гербами, флагами и монетами разных стран. Мне отчего-то казалось, что я вот так, безо всякого кристалла, прямо на разноцветных страницах толстенного тома могу обнаружить гнездилище моего врага.
Я позвонил домой и предупредил, что приеду утром. Дескать, жду важного звонка из Столицы. Вряд ли мне поверили, хоть я и очень старался. Но им не привыкать…
Я сидел в мягком кресле у зажженного камина – надо уважать собственные привычки, иначе не будут уважать тебя – и с громким шелестом листал разделенные калькой страницы. Минутная стрелка старинных напольных часов обегала круг за кругом. В который раз били куранты. Мелькали горные хребты, реки, пустыни. Попадали в поле зрения и вновь скрывались в глубине тома до боли знакомые и совершенно неведомые дороги, мосты, города. Гусинск, Хайлар, Кульджа, Герат, Коканд… Гнездилище Трофима никак не обнаруживалось.
Охранявшие здание Управы и-чу сменялись на постах, кружили по кварталу, контролируя дальние подступы. Никто из уцелевших бойцов не думал, что в любой миг атака может повториться и мы по-прежнему уязвимы. Наложенный самозапрет на трусливые мысли достаточно силен, иначе рать пришлось бы распустить по домам.
Рокотание двигателя я почуял едва ли не за версту – настолько обострился мой слух. Моторов в Кедрине осталось не так уж много. Ну а в ночную пору мало кто решался ездить по городу, да еще производя столько шума. Это был своего рода вызов впавшему в забытье, стонущему от кошмарных снов Кедрину.
…Командир кедринского эскадрона Охраны ротмистр Селиванов, раскинув руки, стоял на ступенях парадной лестницы перед дубовыми дверями штаба уездной жандармерии. Штаб занимал здание бывшей Первой гимназии – с дорическим портиком и непременными львами по бокам лестницы.
Немолодой, полный, взъерошенный со сна ротмистр защищал двери. Селиванов был в незастегнутом кителе, галифе и хромовых сапогах. В ярком свете фонарей мне было видно: он красен как рак, и кажется, его вот-вот хватит удар.
– Не пущу, – повторял ротмистр жутким шепотом, каждый раз отступая еще на один шаг.
Ситников и я в сопровождении взвода автоматчиков тотчас делали шаг, надвигаясь на него в ледяном безмолвии. Лица наши были непроницаемы, в глазах светилась сталь. Выстроившиеся цепью в три ряда гренадеры держали пальцы на спусковых крючках, и можно не сомневаться: только прикажи – откроют шквальный огонь.
– Не пущу. – Еще шаг. Осталось всего три.
Из окон нижнего этажа выглядывали караульные жандармы. И пулеметы, и автоматы были у них наготове. Но приказ не поступал.
– На проводе командир бригады, – высунулась из дверей голова ординарца.
Ротмистр молча погрозил нам пальцем – мол, теперь вы у меня попляшете.
– Дайте мне трубку! – раздался властный, неколебимый голос наместника. Он даже протянул руку, как будто мог получить эту самую трубку прямо здесь и сейчас. Приказ был отдан по всем правилам командного искусства; казалось, ему нельзя не подчиниться. И все же жандарм устоял.
– Я сам… – просипел он задушенно, развернулся и юркнул в дверную щель.
Наш отряд преодолел последние ступени и стоял у дверей. Сибирский крылатый герб был со всем тщанием вырезан на каждой створке: птица феникс вот-вот взлетит.
– Пусть поговорит, – улыбнулся Ситников. Я не понял, чему он радуется, и спросил:
– Ты обращался к полковнику Арзуматову?
– И не думал. – Наместник продолжал улыбаться.
– Ты занял телефонную станцию, посадив вместо барышень своих людей, – начал я фантазировать. – И у тебя есть человек с голосом Арзуматова. Твой артист в два счета убедит ротмистра пустить нас в хранилище.