Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
Шрифт:
Неожиданно тучи разошлись, и в голубую дыру заглянуло белесое, почти не греющее солнце. В избу сквозь запыленные стекла преткнулись несколько желтых лучиков, в них заплясали соринки, пушинки, напоминая лишний раз, что воздух – не бестелесное, бесплотное ничто, а самый настоящий компот, которым мы не дышим, а который пьем. Эта обычно раздражающая глаз пляска невесомого мусора теперь согрела мне душу, напомнив о родном доме, о том, что мир един, а значит, и победа наша вполне возможна. Ведь несчетное число раз в великом множестве мест и-чу разнообразными способами истребляли вервольфов всех
Необоримое нечто потянуло его к моему пристанищу, и, будучи не в силах сопротивляться, оборотень убеждал себя, что все и планировал с самого начала. У него слишком много неотложных дел, чтобы месяцами мотаться по раскисшим дорогам, высасывая соки из очередного коня. (Казавшееся неутомимым, не требующее корма животное, рухнув на землю, всякий раз мгновенно обращалось в груду пыли или растекающуюся жижу – в зависимости от погоды. Вер-вольф выпивал до донца его жизненную энергию.)
Настало время покончить с утомительным преследованием, настала пора решительной схватки. И вот король оборотней идет навстречу своему сопернику, чтобы поразить его в недолгом, но красивом поединке…
Вервольф развернул коня и галопом погнал его в гору – к оставленной позади деревне. Он возвращался к грудам трупов, которые уже сыграли свою роль в этой замечательной игре, где ставка так высока – бесценная жизнь.
Деревня, где засели солдаты, была все ближе – почерневшие от времен и непогоды избы, покосившиеся сараи и щелявые заборы. Оборотень втянул носом воздух – пахло сыростью и человечиной. Он спрыгнул со взмыленного коня и зашагал по утонувшему в грязи деревенскому переулку.
Часовые, даже глядя в упор, не замечали его. Пружинистой походкой, сильно отмахивая в такт руками, приближался вервольф к избе, в которой окопался этот наглый упрямец, глумливый и-чу, сопляк, еще ничему не наученный жизнью.
Моих логических сил, хоть и подкрепленных семеж причиндалами, не хватало для решающего удара. Заманенный в избу и «полураздавленный» заклятиями вервольф почувствовал это и приободрился. Сейчас он соберется с силами, яростно оттолкнется от притянувшей его как магнитом стены и уйдет в ночь и туман. И тогда нам предстоят новые сотни верст, новые бои вслепую, изначально обреченные на неудачу. Отряд будет таять, солдаты впадут в отчаяние, и рано или поздно кто-нибудь в горячке боя с незримым противником пальнет в слишком заметную спину инспектора Боброва, штабс-капитана Перышкина или мою.
У меня был револьвер с серебряными пулями, от которых сворачивается черная кровь. Но ведь он убивает вампиров, а не оборотней. А еще у меня под рукой был пистолет-пулемет «петров» с разрывными аглицкими пулями. И я в любой момент мог издырявить вервольфа. Но чтобы научиться побеждать оборотней, мне нужно было уничтожить его силой чистой логики, а не косного металла. А еще лучше – заставить его говорить. Выведать сокровенные тайны чудовищ было моей давней, еще детской мечтой. Я бы узнал их слабое место и смог уничтожить всех разом.
Мечта наивная, но живучая… Серебряные пули были последним средством – я пущу их в ход, если вервольф доберется до двери и шагнет за порог. Если сумею… Не только я давил на вервольфа, но и он на меня. Мы оба боролись с вязким мировым пространством. Я навел порчу на оборотня, а он оплел меня невидимой глазу паутиной.
– Ты ведь пришел в Кедрин не просто так и девушку зарезал не случайно. Ты по мою душу пришел. А разве я тебе чем-то насолил? Значит, тебя послали, – пытался я разговорить вервольфа.
Тот упорно молчал.
– Скажи, кто это был? Глупо страдать за чужие грехи, – продолжал я напирать. Оборотень только усмехался в ответ.
Преодолевая логическое сопротивление, он с видимым усилием двинулся к входной двери – брел, словно бы раздвигая грудью воду. Сейчас вервольф не мог победить меня в открытой схватке, но время снова работало на него. Он уходил, каждым шагом втаптывая в пьшьные половики мою надежду покончить с ним раз и навсегда. Надежду обезопасить город, облегчить душу и триумфатором вернуться домой.
На пороге сеней вервольф обернулся и подмигнул. В этот миг он был как две капли воды похож на моего отца – видно, надеялся, что я не смогу стрелять в родного человека. К способности чудовищ принимать человеческий облик не так легко привыкнуть, зато, обретя опыт, перестаешь обращать внимание на эти превращения – видишь только суть.
Я схватил автомат, чтобы дать очередь по ногам вервольфа, и внезапно вспомнил о тибетском амулете графа Паншина-Скалдина – обереге от Стратега зверей. Вернее, я не забывал о нем и прежде – трудно забыть о вещице, которая круглые сутки висит у тебя на шее. Вот только я никогда всерьез не рассчитывал на его волшебные свойства – не люблю вещи, снятые с покойников. Да и сработает ли тибетский амулет здесь – в кедринской непролазной тайге, где хвойные деревья-исполины оплетены густыми зарослями ивы, ольхи и орешника? Как говорится, каждой ягоде – своя кочка… Сам не знаю, зачем я его носил.
Подняв руку, я не сразу нащупал пуговицу. Рывком расстегнул ворот. Вервольф вздрогнул и замер с поднятой в шаге ногой. Когда я достал из-под рубахи амулет, держа его пальцами за нижний край, оборотень опустил ногу, прижался спиной к стене – теперь уже по собственной воле. Он вжимался в потемневшие от времени бревна, словно пытаясь укрыться в них. Когда я поднял оберег на уровень глаз, нацеливая на врага мое оружие, вервольф вдруг чисто по-волчьи взвыл и рухнул на колени, сжав руками раскалывающуюся от боли голову:
– А-уа-у-ууу!!! Убе-е-ери его-о-о!!!
Держа амулет перед глазами, я медленно двинулся к оборотню. Он отшатнулся, пополз прочь на карачках. Перевалившись через порог, оборотень истратил последние силы, повалился на пол в сенях и корчился от нестерпимой боли. Однако он не был ни ранен, ни просто избит. Его всего-навсего сглазили.
Сейчас вервольф не мог покрыться шерстью и отрастить клыки – Луна была не в той фазе. Да и не помогло бы ему это. Зато умение насылать на людей морок всегда при нем. Вот только забыл оборотень о нем – порча выгрызала его волчью половину натуры, и от чудовищной боли не было спасения. Ее нельзя описать словами, человеку не понять, что испытывает вервольф, теряющий свою звериную ипостась.