Умерший рай (двадцать лет спустя)

Улин Виктор Викторович

Но вернемся к тому, воспоминание о ком заставило написать это отступление.

Долгий путь к границе

Лейб учился в параллельной группе. Причем являлся одним из двух «официальных» евреев на курсе. Он не стыдился и не опасался своего еврейства, за что я его искренне уважал.

Впрочем, стыдиться национальности глупо, ведь человек не волен ее выбирать. А вот что не опасался – так это в итоге вышло ему боком…

Вообще

Лейб был очень хорошим парнем. Выпускник одной из Ленинградских математических школ, он прекрасно знал предмет, но никогда не кичился знанием. В отличие от других своих бывших одноклассников, знавших математику не в пример хуже. Когда мне, с великим трудом преодолевавшему годы на неинтересном и абсолютно чужом математико-механическом факультете, что-то оказывалось непонятным, я часто обращался за консультацией именно к нему.

Катастрофа произошла на пятом курсе.

Отец Лейба был, естественно, тоже евреем. И даже носил не придуманное, а настоящее иудейское имя, которого я сейчас уже не помню.

Работал он, как большинство евреев-математиков, в «ящике». Будучи умным человеком, он не позволил подписать себя на допуск выше минимально необходимого.

В итоге срок его «карантина» ограничивался годом.

К тому времени все их родственники уехали в Израиль; семья продолжала жить в Ленинграде лишь для того, чтобы Лейб получил диплом.

Ровно за год до планируемого события отец Лейба уволился из своего «ящика» – чтобы в нужный срок беспрепятственно отъехать на историческую родину.

Все шло по плану – пока не случился нелепый и ужасный прокол.

Из Израиля приехал родственник, и отец Лейба с ним встретился. Не у себя дома: все отъезжающие в Израиль, равно как и прибывающие оттуда находились под бдительным вниманием КГБ. Однако два умных человека не нашли ничего лучшего, как назначить встречу в людном месте. На Невском проспекте. Где, с точки зрения нормального человека можно затеряться среди толпы.

Произошло как раз наоборот.

Шустрые ребята из отдела, работавшего по евреям, засекли их как раз на Невском.

Отец Лейба был привлечен к ответственности. Поскольку год «карантина» не миновал, а имелись все доказательства встречи с иностранцем, ему инкриминировали ни много ни мало, как шпионаж в пользу враждебного государства. У СССР с Израилем в то время не было дипломатических отношений, поэтому страны считались врагами.

Ему подобрали нужную статью и, кажется, дали срок.

А дальше…

Приоткрылись склепы и повеяло тленом старых костей.

Сквозь маску Брежневского пресенильного благодушия прорезался энкэвэдэшный оскал минувшей эпохи. И даже прошуршали в воздухе страшные ярлыки «ЧСИР» – то есть «член семьи изменника родины».

За «преступление» отца Лейба опустили по полной программе тех лет.

Исключили из комсомола.

(Что было равносильно отлучению от церкви в эпоху мирного царизма).

И тут же автоматически отчислили из университета.

На пятом курсе.

До получения диплома математика ему не хватило нескольких месяцев.

Больше о судьбе Лейба мне ничего не известно…

Леониду Ильичу Брежневу оставалось процарствовать два года.

Очень долгий путь к границе

Случались в СССР казусы и не столь трагические.

Хотя тоже полностью коверкающие судьбу человека.

Например, мой дядя Олег, муж сестры отца – тети Милы – был военным.

Под словом «был» я подразумеваю службу; дядюшка мой жив, просто он давно на пенсии. Вся семья проживает в Санкт-Петербурге, куда переехала лет пятнадцать назад. А вот мой двоюродный брат, любимый тезка Виктор тоже выбрал военную карьеру и сейчас носит на погонах три полковничьих звезды. Дядя Олег до отъезда из Уфы работал военпредом на одном из местных оборонных заводов. Существовала такая должность, типа контролера ОТК со стороны армии. Но еще раньше, в молодости, когда служил на флоте, он – как говорит сам, по великой дурости – подписался на допуск максимальной секретности.

Который подразумевал бессрочный карантин.

И совершив глупость однажды, дядя Олег в зрелой жизни не мог съездить даже в Болгарию… Граница для него оказалась действительно на замке.

Теперь, конечно, доступно все.

Но дядя мой стар и нездоров, к тому же приходится помогать сыну-полковнику с больной внучкой – и теперь ему не до заграниц.

Все должно делаться в свое время.

И самое страшное – когда рука государства не позволяет человеку использовать время жизни по назначению.

Граница

Но мне повезло.

Или можно сказать по-иному: невезение в моей жизни не было беспредельным.

Я доехал до рубежа и даже пересек его.

Сама граница потрясла воображение. Я ожидал увидеть что-то подобное – и в общем не ошибся. Однако реальное зрелище действовало в сто раз сильнее, чем умственные представления или кадры из фильмов.

Очищенные от леса холмы.

И широкая, аккуратно перепаханная контрольно-следовая полоса, которая тянулась, повторяя изгибы рельефа, сколько хватало глаз. И таяла вдали по обе стороны от насыпи.

Пограничного столба я не успел заметить. Но когда поезд нырнул под легкую алюминиевую арку, уже с польской стороны я увидел герб и надпись – Союз Советских Социалистических Республик…

Поезд ехал уже по той стороне.

По Польше.

Все собрались в купе командира пить шампанское: большинство, подобно мне, оказались за рубежом в первый раз.

А я смотрел вокруг и пытался понять свое удивление.

Нечто подобное я уже когда-то читал у Ремарка. Кажется, в «Ночи в Лиссабоне». Но сейчас вдруг ощутил все на себе.