Умная судьба
Шрифт:
– Ну… Хорошо. Тогда.
– Да, Пулька, - это зараза. Остроинфекционная. Это вот его «тогда» и к тебе уже привязалось… Представляешь, Вовка, у него и друзья все также изъясняются. Хотя, слово «друзья» тут… Дружбаны. Или кореша. А их… коллектив, это натуральный кодляк! Вот тебе и ха-ха, говорю же, сто пудов кодла. Не приведи тебе с ними, когда они толпой… В прошлом году, - Пулемёту десять шарахнуло, - так они тут такое устроили, - нет, не буду, на ночь глядя…
Вовка тихонько смеётся, я притягиваю его теснее, он прижимается ко мне плотней, под моей ладонью
– Ил, мне нравится у вас. Пулька, - супер, и ни фига, что мелкий, а лучше бы вообще таким и остался бы. А Пашка, - я и не думал, что он такой.
– Такой, я же говорил. Что, и правда, понравился?
– Ну. Я думал, так, сынок «нового русского», а ты и сам не «новый русский», а Пашка, он… и не бычит, что сильнее, и говорит, - если на квартале на меня рыпнется кто, он рядом будет.
– Если он так сказал, то можешь быть уверен, он будет рядом.
– Да я не из-за этого! Но это здорово, знаешь, Ил, у меня на старом квартале были, конечно, друзья… есть. Но Пашка, он другой, он как бы…
– Настоящий, - подсказываю я.
– Точно. И я тогда ему скажу завтра, что если надо будет, то и я всегда рядом. Ха, а ещё он говорит, что у него шмоток всяких море, да ему по, надо будет, говорит, бери, не глядя, кроме рубашки этой, а так всё можешь одевать! Не-е, говорю, Паш, даже не подумаю, зачем, не надо…
– Конечно не надо. Правильно, - зачем? Надо будет, - купим. А ну! Тихо, Белов, если ты со мной, с нами, то должен научиться нашему языку. Я тебе сейчас сказал, что «купим ТЕБЕ», а не «купим ТЕБЯ», я тебя покупать не собираюсь, не хочу я, что бы ты меня послал. Ну? Принято?
– Наверно. Да только, Ил! Мне ж, и правда ничего… Нет, вру. Я тут одну книгу видел… Вот уж КНИГА. Военный Музей «Секретные проекты истребителей Люфтваффе». Бомбардировщики у меня есть, а это вторая часть вышла…
– Ну, и она у тебя будет, хм, Истребитель. Да, Белов, я тебя с Максимычем обязательно сведу, обещаю. Он живая история авиации, он Туполева знал, с Кожедубом переписывался, представь только! А книга, - КНИГА, - будет она у тебя. И вообще, насчёт книг, - увидел, сразу ко мне или к Пашке, деньги в зубы, Пашку под локоть, и побежали покупать.
– Да дорого…
– Не дороже костылей… Погоди, Вовка, мне так не удобно…
– А так? Не, руку не убирай! Ага. Вот, удобно теперь?
– Я… М-гм…
– Ум-гум… А мне удобно… А вот так, - во, - так ещё удобней…
Ну? Вот кто кого сейчас совращает? Я Вовку. Я же…
– Белов, ты сдурел?
– я перехожу на шёпот, я сейчас на свой голос не надеюсь… - Мама… Вовка, ты… нет, ты тоже руку не убирай… тогда.
– Да? Не буду. А ты… нет, лучше ты тоже футболку сними. Во-от. Так. Ха, а ты не волосатый. Это хорошо…
– Мгм-м… Ну, это на груди у меня нет волос, а в других местах…
– Есть? Тэ-экс… Нет, постой, Ил, ты же говорил, что кабинет закрывается у тебя?
И я иду закрывать дверь на замок. А когда я потом поворачиваюсь к Белову, то… Он меня совращает, и это очевидно. Вовка уже не сидит на диване, он лежит. И… Помните, кто такие одалиски? Я смутно, но вот что-то такое Белов сейчас пытается изобразить на моём псевдонеоклассическом диване, - и это у него сейчас не лукавая хитрость, - нет. Это натиск и напор. SturmundDrang. И ведь у него стоит, это он демонстрирует, чуть прикрывшись бедром, но так ещё заметней, - и у меня стоит. Ну, дела…
– Белов, ты уверен? Я ведь…
– А ты не хочешь? Я домой пойду… Тогда.
Я сажусь рядом с Вовкой, - чего ещё говорить?
– кладу руку ему на бедро, - кожа, мышцы, - шёлк и волны перекатов, - я притягиваю Вовку ближе, ещё, - ерошу ему волосы, - мягкость и покалывание первого снега…
– Вовка, ты… я ведь взрослый, как же ты…
– Так же… Ил, а у Пашки вот есть друг… Олег. Ты знаешь, мне Пашка рассказал…
– С-скотина! Убить поганца. Что он тебе рассказал?
– Что надо, то и рассказал, ну… не всё наверно, но я понял, что надо, то и понял…
– Белов, м-гм… задушишь. Мама, что я делаю?
– Это я делаю! А ты… ты тоже делай, или не умеешь? Я ведь не умею, Ил, первый раз… Нет, было раз. В лагере, но там просто игра такая была. А вот целоваться ты умеешь? Ну-ка, научи…
– Белов, пусти. Пусти. Послушай… - а что, собственно, я хочу ему сказать? Что? Заставить его, этого мальчика с волнистой русой чёлкой, с глазами такого же цвета, как и у меня, заставить его прекратить всё это? И ведь как тогда сойдутся над переносицей его прямые тонкие брови, такие ровные, как по линейке…
– Ну что? Что, мне уйти? Уйду. И ладно, и всё тогда…
Я ловлю Вовку за плечо, поворачиваю лицом к себе, - натянутый лук, стрелы бровей, - обеими ладонями берусь за его лицо, - Боги, вы улыбались, когда этот мальчик родился, - смотрю в его глаза, - в свои глаза, отражающиеся в его, - зелёное в зелёном… Провожу обоими большими пальцами по Вовкиным бровям, - прямые линии его бровей, кратчайшее расстояние между двумя точками, и эти две точки, - это наши сердца, моё бьётся ровно, сильно, его резко, часто, - трепет, испуг, я скотина, я…
– Прости, Вовка, прости, я скотина, я мудак, я же только об этом и думаю, весь день я о тебе думаю, прости…
Всё. Не даёт он мне договорить, его губы, раскалённые, как пески Времени, его губы, влажные и прохладные, как роса июльского утра в горах, его губы, их тяжесть и лёгкость, их дуновение, их ураган, их поток, их полёт, - я лечу, и Белов со мной, и он управляет этим полётом, врёт, что не умеет… Нет. Не врёт, - не умеет, но этому и не учатся, это и не надо уметь, это как рука, как сердце, - это есть, и это бьётся на моих губах, тянет, и тут же быстрее, и снова медленнее, и вновь ураган. И я уже не лечу, я ныряю, глубже, ещё и ещё! И он со мной, и он ведёт, глубже и глубже, и ему не напиться, не занырнуть в самую глубь, что ж, тогда мой черёд вести…