Умные парни (сборник)
Шрифт:
Вопрос: Плазменных ноутбуков, кажется, не существует в принципе…
Ответ: У них слишком высокое энергопотребление. Единственный плюс плазменных телевизоров – большие размеры. Но в Европе уже введено ограничение по диагонали – не больше 54 дюймов. Думаю, США тоже перейдут на этот стандарт. Следующим шагом станут «зеленые технологии» с чистым производством, минимальным энергопотреблением и полной утилизацией отработавшего дисплея. Что касается качества изображения, оно зависит от минимального размера пикселя, но уже близок предел – 200–300 микронов. Дальнейшее снижение глаз заметит, только если совсем близко подойти к экрану, а это опасно из-за облучения. Поэтому прогресс развернется в сторону SD-технологий,
Вопрос: Неужели Россия не может войти в эти процессы? Вот, к примеру, нанотехнологии у нас бурно развиваются…
Ответ: Китайцы – очень хорошие люди, но я с ума схожу без России. Предложил Роснано совместный проект по жидкокристаллической «электронной бумаге», которую можно чуть не бесконечно использовать для ценников, кредитных карт, объявлений. Ищем возможности для производства в России. Это, как выяснилось, сегодня даже сложнее научного открытия. Еще одно мое предложение – проекторы размером в 1 кубический сантиметр, которые позволяют передавать изображение – например, кинофильм – из мобильного телефона на любой экран, вплоть до своих очков. А также – гибкие дисплеи, которые позволят носить телефоны на руке, как часы. Все эти проекты вполне реальны и в Юго-Восточной Азии будут быстро реализованы, но Россия еще может вступить в конкуренцию.
Вопрос: Ваши рассказы выглядят совершенно фантастичными. Но я заметил, что мобильный телефон у вас, профессор, допотопный. Это не поднимает доверия к вашим проектам.
Ответ: Это не мой телефон, я взял на время у русского коллеги. У меня в Гонконге вообще нет мобильного телефона. Я на работе с девяти до двадцати трех. Если выхожу, меня обязательно найдут с помощью телефонных переключений. В Гонконге профессора стоят очень дорого. Полностью оплачивается квартира, поездки на международные конференции, отпуск – два месяца, налог – всего 15 процентов. Правительство и частные компании различными механизмами поддерживают научные идеи – финансируется половина заявок. Оборудование – только мечтать. На свои гранты имею возможность приглашать ученых из России, надеюсь наладить сотрудничество. Но часто приезжают не ученые, а всякие начальники, чтобы просто отдохнуть, поглазеть на Гонконг. Как эти люди отчитываются о командировке, ума не приложу. Даже российский вице-консул не может их с увеселений вытащить. Вот недавно приезжал проректор московского вуза с женой – ему очевидно не до науки.
У меня много патентов, монографий, званий, денег. Но гнетет мысль: почему дома я не стоил ничего, а за границей стою очень дорого? Эта мысль не позволяет мне быть счастливым.
2009
Профессор Максим Франк-Каменецкий
Я УДИВЛЯЮСЬ, КОГДА ТАЛАНТЛИВЫЕ ЛЮДИ ОСТАЮТСЯ В РОССИИ
Профессор Максим Франк-Каменецкий – автор нашумевшей на заре гласности статьи «Перестройка в науке», опубликованной в 1980-х годах в «Литературной газете», а затем в знаменитом сборнике «Иного не дано». В те годы он заведовал отделом в Институте молекулярной генетики и кафедрой молекулярной биофизики в МФТИ. Профессор Франк-Каменецкий стал одной из самых ярких фигур первой волны утечки умов из России в перестроечные годы. В начале 1990-х он получил должность постоянного профессора в Бостонском университете США. Почему же перестройка в России обманула ожидания, а наука так и не смогла восстать после кризиса? Профессор Максим Франк-Каменецкий размышляет о том, какими ему видятся главные проблемы российской науки, в каком направлении она движется и насколько острой является сегодня проблема утечки умов.
Вопрос: Максим Давидович, Бостон – один из ведущих научных центров США. Велика ли там российская научная диаспора?
Ответ: Ученых из России в Бостоне очень много. Только вчера ко мне зашел мой бывший студент, талантливый ученый Шамиль, сын академика Рашида Сюняева. Формально русской общины у нас нет, но мы много общаемся, посещаем спектакли российских театров, концерты артистов, которые часто приезжают в Бостон. Здесь всех, кто приехал из бывшего СССР, называют русскими.
Вопрос: Нет ощущения, что вы бросили нашу науку на произвол?
Ответ: Когда я уезжал из России, было ясно, что наукой у нас заниматься уже невозможно, финансирование стало не адекватно ее уровню. Поэтому ощущение другое: если бы не уехал, то наукой было бы заниматься невозможно. Тем более в моей области: молекулярная биология развивается стремительно, конкуренция в ней огромная.
Вопрос: Российская наука живет в ожидании крупных структурных перемен. Ваши старые предложения о перестройке науки вновь стали актуальными.
Ответ: В марте 1987 года я писал о том, что наша наука должна перейти на грантовую систему, а иерархическая структура Академии должна быть заменена на западную модель, где во главе исследований стоит заведующий лабораторией, который получает финансирование на конкурсной основе и набирает сотрудников под конкретные задачи. Я писал о застое в науке, о губительной централизации академической структуры. Руководство Академии меня остро раскритиковало. Помню многочасовой разговор с академиками Велиховым, Мирзабековым, Боровиком-Романовым, которые доказывали, что для нашей почвы западная модель не годится и надо сохранить все как есть.
Думаю, что сложности российской науки, помимо объективных причин, объясняются и тем, что она не захотела перестроиться. Замороженная, герметичная структура Академии настроена на самовоспроизводство и сохранение пожизненного довольствия. Нет ничего страшнее для науки, которой в современном мире необходима мобильность.
Вопрос: Создается впечатление, что в прежние времена ученым жилось лучше. Дала что-нибудь науке перестройка или пошла во вред?
Ответ: В мировой истории не было города с такой концентрацией ученых, как Москва. Общение стимулировало ученых разных областей. Мы не могли ездить на Запад, но это было замечательное время. Но прежнего города больше нет, и уехавшие ничего не потеряли.
Свобода передвижений в творческом плане стала большим стимулом для каждого ученого. Что касается науки в целом, мне кажется, что, за исключением узкого круга хорошо работающих ученых, наука в России умерла. В стране осталось немного ученых мирового уровня. У меня вызывает удивление, когда способные ученые остаются в России.
Вопрос: Как ни заезжено это слово, но бывают же патриоты…
Ответ: Да, но сильные лаборатории финансируются не из российского бюджета, а с Запада. Ученый должен заниматься наукой. Думаю, остаются дома из-за страха перед Западом, из-за боязни потерять привычный статус. Но могу сказать определенно: в жесткой модели западной науки все каким-то образом выживают. Впрочем, для многих академиков возрастное «окно», когда они могли уехать на Запад, было слишком узким. Не квалификация оставила их дома, а именно возраст, который может стать помехой для постоянной должности. Молодые ученые это понимают. Утечка умов из России все более молодеет.
Беда России в том, что у нас есть нефть. Нет для государства худшей судьбы, чем иметь огромные сырьевые запасы. Это убивает инициативу, и Россия превращается в Нигерию. Раньше статус сверхдержавы заставлял нас конкурировать с американской наукой. В России исторически науку поддерживали только для военных целей. На Западе наука и медицина являются общенациональными приоритетами. К примеру, национальные институты здоровья получают из бюджета 30 миллиардов долларов в год. В Америке никого не надо убеждать в том, что мировое лидерство США обеспечено лидирующим положением в области науки и технологий.