Умрем, как жили
Шрифт:
Спускаясь по лесенке, он спросонья дважды скользнул ногой по отполированным поперечинам. Когда выглянул за плетень, и вовсе обомлел, — по широкой деревенской улице катили в пыли серо-зеленые автомашины с крестами на бортах, и сквозь надсадный рев моторов прорывалась громкая чужая речь.
Юрий смотрел и не мог поверить своим глазам, не мог осознать, что это идут немцы.
Бесконечная колонна мирно катилась в сторону районного центра, и Юрий, стоя у плетня, забыл и об опасности, и о том, что едут его враги, и все думал: как же так?..
Очнулся от резкого рывка — подкравшаяся за спиной Лидуха отдернула его от плетня.
— Ошалел, что ли? Чего выпучился? Германец идет! Бечь надо! — горячо и сбивчиво зашептала она ему в самое ухо, словно в этом грохоте кто-то мог их услышать, а в этой пыли — увидеть.
Дорога, неделю назад занявшая всего несколько часов, теперь неизмеримо удлинилась — Юрий шел уже четвертые сутки.
Он покинул деревню через час, после того как увидел колонну немцев за своим плетнем. Когда Лидуха, причитая, втолкнула его в избу и, как наседка, заметалась по горнице, не зная толком, что предпринять, Юрий уселся на скамью и тупо уставился в пол. Мать с печи теребила его за плечо:
— Сынок, сынок; что случилось, сынок?!
А он не отвечал. Перед глазами продолжали катиться тяжелые запыленные машины, и тугой грохот, настоянный на пыли, звучал в ушах.
— Немец, мамочка, немец! — крикнула Лидуха, поспешно сваливая в чистый вещмешок остатки завтрака.
Мать истово перекрестилась и, ойкнув, осела на печи.
— Что же теперь будет, что же теперь будет?! — запричитала она.
— Юрку спасать надо! — скорее разговаривая сама с собой, чем со свекровью, повторяла Лидуха.
Она притащила из погреба ворох снеди и туго набила мешок. Споро, привычно, как делала, собирая мужа на сенокос, завязала постромки рюкзака и сунула его в руки все еще сидевшему неподвижно Юрию.
— Беги, беги, Юрочка! Не дай бог, ироды нагрянут! Что делать с тобой, мужиком, будут? Мы-то бабы! С нас спрос какой?! А ты беги, беги к нашим, пока далеко не отступили…
На печи, свесившись жидкой грудью в белой холщовой рубахе, затихла мать. Зажав щеки маленькими сухонькими кулачками, она сквозь слезы молча смотрела на сына, словно и понимая и не понимая, что говорит невестка.
Поцеловав Лидуху и мать, судорожно хватавшую его за плечи, Юрий покинул избу, так толком и не решив для себя, что собирается делать и куда идти.
Он пробрался задами огородов до дороги в сторону районного центра и только тогда поймал себя на том, что идет назад, в Старый Гуж. И это ощущение уже принятого без его воли решения утвердилось само собой, и будто не могло быть иных решений — он должен вернуться домой, туда, где, несомненно, его ищут. Ночевать устроился в полусожженном стогу прошлогодней желтой осоки на краю болота. Он попал сюда, так и не решившись подойти к райцентру, — поселок горел в нескольких местах, и Юрию чудилось, что из-за дымов несется все тот же грохот стремительно идущей колонны. Он решил обойти райцентр стороной, но, несмотря на дневной свет, заплутал, как в потемках. И вот к вечеру добрался до стога, так и не определив, где находится.
Он вяло пожевал кусок хлеба с огурцом. Есть не хотелось. Завязав рюкзак, привалился к стогу, выдолбив глубокую уютную нишу. Не спалось. Все мысли были там, в Старом Гуже. Юрий пытался представить себе, что делается на заводе, на стадионе. И, странное дело, в нем росло чувство уверенности в том, что немцев в Старом Гуже еще нет, — серо-зеленая колонна в его воображении никак не вписывалась в знакомые до боли старогужские улицы.
Он задремал перед самым рассветом. Ночь была шумная, с гулкими всполохами редкого огня и двумя яркими высокими заревами на востоке. Проснулся Юрий от жестокого удара, встряхнувшего, кажется, не только стог, но и всю землю.
Молочный туман полз по сырой белесой траве. И взрыв тяжелого артиллерийского снаряда, колыхнувший землю в десятке метров от стога, был столь ужасающе нелеп в тиши этого нарождающегося дня, что вызвал в душе Юрия панику. Он начал выползать из стога, когда новый снаряд разорвался чуть дальше, потом еще и еще, словно все пушки мира били по стогу, под которым ночевал он, Юрка Токин. Почти зажмурившись, зажав голову руками, он, подобно зайцу, рванулся в туман, словно за его белесой стеной надеялся укрыться от опасности, прилетавшей неведомо откуда.
Сколько так бежал по болоту, Юрий не помнил, но, когда на опушке леса пришел в себя и не стало слышно взрывов, только тогда обнаружил, что потерял рюкзак, — то ли забыл его под стогом, то ли бросил, когда петлял болотиной, утопая по колено в черной воде и с трудом выдергивая ноги.
За день он несколько раз отдыхал, подремав под деревом, видел много жутких снов. Все более навязчивым среди них становилось видение Лидухиного рюкзака, полного еды. Голод начинал мучить всерьез. Пахучая земляника не могла утолить голода. Ягода только раздразнивала аппетит. Он начал прихватывать ее с зеленым перистым листом, горчившим, но тоже пахшим земляникой. Иногда попадались запоздалые белые земляничные цветения.
Увлеченный сбором, он не заметил, как добрался до старого бугра, сплошь красневшего ягодой. Когда протянул руку за очередным ярким кустом, увидел устремленные на него глаза. От неожиданности Токин присел…
— Лезь сюда быстро, — прошипел глядевший на него из травы.
Только скатившись за бугор, Юрий осмотрелся. За старым валом оказалась полуразвалившаяся землянка. Лицо же принадлежало молодому, обросшему светлой щетиной парню в красноармейской форме, изодранной и покрытой пятнами всех цветов и оттенков, словно парень специально занимался маскировкой.
— Что торчишь наверху? — беззлобно сказал он. — Ягодки захотелось?! А пулю не хочешь?!
Он ткнул рукой в сторону широкой бесконечной просеки, уходившей вниз. И где-то там, далеко внизу, Юрий увидел опять те же, только уменьшенные расстоянием серо-зеленые машины и маленькие фигурки шагающих людей. Они как бы появлялись в кадре из-за кромки леса и, показавшись двум беглецам, исчезали за другой кромкой.
— Кто такой? — спросил незнакомец, откинувшись на спину.
— А ты кто? — спросил Юрий.