Умрем, как жили
Шрифт:
Бонифаций поправил большой галстук бабочкой, издавна служивший объектом насмешек старогужских босяков, и спросил:
— Торопишься куда аль просто так?
— Просто так, — глухо ответил Токин, стараясь представить себе, что кроется за словами Бонифация, и как действительно его искали, и каким подонком он, наверно, выглядит в глазах друзей. Да еще теперь, появившись здесь, в своем городе, в первые дни установления новой власти.
— Пройдемся, у меня полчаса есть. Коль желание имеется…
— А ты куда торопишься, Бонифаций, если не секрет? — смерил Юрий оценивающим взглядом яркий наряд старика Карно.
— Как куда? Господ офицеров мыть! Наше дело такое — банное! Всякий человек должен быть чистым… — сказал Бонифаций и добавил: — Если, конечно, чистая совесть позволяет иметь чистое тело…
Не говоря больше ни слова, они пошли рядом, уступая дорогу встречным и невольно прижимаясь к стене, когда, ухая сапогами, навстречу попадался немецкий патруль, даже не удостаивавший их взглядом.
— А насчет Пестова, если интересуешься, то поздно… — внезапно и глухо сказал Бонифаций, и в его голосе что-то дрогнуло.
Юрий посмотрел на старика.
— Не туда смотришь. Ты не на меня смотри. Вот куда, — он почти незаметно кивнул в сторону универмага.
И только тут Юрий увидел два продолговатых предмета, которые раскачивал ветер под балконом старого, обрушившегося всеми пролетами Дома торговли. Он остановился, невольно повернувшись к повешенным всем телом.
— Идем, идем, — прошептал Бонифаций. — Здесь стоять негоже. Долго в комендатуре объясняться придется…
Он дернул Юрия за рукав, и тот машинально пошел за стариком, не в силах заставить себя отвернуться.
Повешенных было двое. Ближний — седой старик, маленький, сухонький, в фигуре которого застыл немой вопрос: «За что?» Его немощность подчеркивала грузная фигура второго человека, в котором Юрий без труда признал Пестова.
— Значит, все-таки разыскали… — охнул он, еще не сознавая, что это смерть человека, которого он так хорошо знал, и что он, Токин, больше никогда не услышит голоса, густо звучавшего в раздевалке.
«Что успел сделать этот мирный, живший одним спортом человек, вдруг став врагом номер один нового порядка?»
Юрий не заметил, как они дошли до здания старой купеческой бани, которое, как ни странно, осталось целым, лишь большие красочные витражи высыпались цветной изморозью и, небрежно сметенные от входа, светились вдоль белесого от известки тротуара.
Карно затянул Юрия в свою каморку под лестницей. И впервые тот почувствовал себя дома. Да, да, дома! Он сел, закрыл голову руками.
Бонифаций толкнул его в плечо.
— Помоги вязать веники, коль не торопишься. И для глаз посторонних отвадно, да и веники нужны.
Бонифаций сплюнул.
Юрка сел и начал собирать первый веник, машинально встряхивая груду несвежих березовых сучьев, явно крупных и плохо пригодных для веников.
— Где был-то? — спросил Бонифаций.
Юрий понял, что, если он убедительно и правдоподобно не объяснит, где был все эти последние дни, он не добьется от старика ни одного ответа и на свои вопросы. Что происходило в городе, пока он был в деревне, за что повесили Пестова, куда делись товарищи по команде и что делать дальше? В голове у него теснились тысячи вопросов.
— Мать у меня застряла в деревне, в братановой семье. Я за ней пошел, отпросившись у директора…
Бонифаций кивнул, словно знал о договоренности с директором.
— Мать тяпкой ногу повредила… — начал он, но Бонифаций не смог отказать себе в удовольствии вставить:
— Нашла, старая, время…
— Пока туда-сюда, а они уже в деревне…
Юрий рассказал, как впервые увидел колонну немцев, как ринулся в город, как блуждал, как двое суток боялся выйти из дома, как сквозь ставни видел зарево…
— Зарево — дело рук Пестова, — сказал Бонифаций. — Ему поручено было взорвать завод. То ли что-то не вышло, то ли специально затянули, но взрыва не получилось. Немцы ведь в город дважды входили. Первый раз нагрянули — бабы-торговки газированную воду из стаканов слить не успели. Ну, кого знали, кого смогли — тут же постреляли, а наутро опять наши в город вошли. Да недолго продержались…
Карно сделал паузу, посмотрев на Юрия, словно проверяя: знает ли он обо всем этом или нет, — и зашвырнул сделанный веник в самый грязный угол, куда раньше сметал сор из пивных ящиков и остатки вяленой воблы.
— Если первый раз случайная дивизия прорвалась в тыл с севера, то второй прорыв был серьезнее — видимо-невидимо через Старый Гуж прошло ихнего брата — с танками, с машинами, с пушками… Часть завернула на Либкнехта. Территория, знаешь, большая, помещений после эвакуации оборудования тоже хватало. Вот тогда-то и рвануло. Долго фашисты кресты за Коломенским кладбищем ставили. Ну и выяснилось откуда-то, что Пестов да еще старик из охраны…
Юрка понял, что речь идет о втором повешенном.
— Вчера вечером согнали всех… И Володьку… того… На глазах жены и детей… Кричала…
Бонифаций несколько раз взмахнул веником, но не как в парильной, а будто махал клинком в лихой атаке.
— А что мне делать? Где ребята? — спросил наконец Юрий.
— Где — сказать не берусь. Может, вроде тебя тоже где-то отлеживались, когда другие воевали.
Юрий протестующе вскинул руку, но старик Карно не обратил на этот жест никакого внимания.
— А дело сам себе выбирай… Сейчас время такое — не по желанию занятие себе выбирать надо, а по совести. Хочешь, к себе в баню устрою?! Хотя вакансий нет: фрицы на второй же день всех истопников и мойщиков вытащили и баню пустили. Очень уж они завшивели! Пыльная она, земля наша, летом, грязная — осенью, а какая зимой будет, пусть у Наполеона спросят.