Умрем, как жили
Шрифт:
Я кивнул. Нагибин нажал кнопку, и комнату заполнило несколько офицеров. Посреди комнаты стояло два стула — один против другого. Открылась дверь, и вошел Алексей Никанорович Сизов, вошел своей обычной сторожкой походкой, судорожно облизывая губы. Поражало самообладание, с которым он вошел в кабинет. Увидев меня, сидевшего в углу, он кивнул и едва приметно улыбнулся, нисколько не удивившись моему присутствию. Я посмотрел на Нагибина. Тот, стараясь подавить усмешку, опустил голову к бумагам.
«Значит, Сизов и впрямь подумал, что я работник органов безопасности?! — Только сейчас многие поступки Сизова стали для меня более понятными и мотивированными. — Мое присутствие здесь — лишь доказательство его предположений. Хорошо же я выглядел, когда уверял, что собираю материал для повести о спортсменах-подпольщиках!»
Я бы, наверно, не выдержал и что-то сказал, но в это время открылась дверь слева и в комнату вошел Караваев. Он шел тяжело, по-арестантски сложив руки за спину. Он еще больше согнулся, и буйная буро-клочковатая борода его словно упиралась в грудь. Из-под мохнатых бровей единым взглядом он окинул комнату, лишь на мгновение задержавшись на мне. Пройдя к стулу, сел.
Если бы я не знал, что эти два человека давно и хорошо знакомы, никогда не подумал бы, что они встречаются не в первый раз.
— Сизов Алексей Никанорович, — начал Дмитрий Алексеевич, Сизов привстал со стула едва заметно, но почтительно, — и Караваев Владимир Алексеевич. — Тот поднялся во весь рост, спрятав руки за спину, и сел лишь после того, как Нагибин посадил его жестом. — Вы присутствуете на очной ставке по делу о предательстве Старогужской молодежной подпольной организации. Вы оба знакомы с делом?
Сидевшие друг против друга кивнули. Сизов — поспешно, Караваев, как бы раздумывая: не ошибся ли?
— Тогда приступим. На очной ставке присутствует, кроме названных и сотрудников комитета, специальный корреспондент «Спортивной газеты» Андрей Дмитриевич Сергеев, много времени потративший на выяснение обстоятельств гибели подпольщиков Старого Гужа.
Оба сидевших в центре человека повернулись ко мне, и я невольно встал — обстановка оказалась сильнее моего желания остаться в тени.
Нагибин опять улыбнулся.
— Приступим к очной ставке. Вы знакомы?
И Караваев и Сизов кивнули.
— Знакомы ли вы? — повторил Нагибин.
— Да, я знаю этого человека с осени 1941 года. Его фамилия Сизов.
Значит, вы, говоря прежде что незнакомы с Сизовым, давали ложные показания?
— Да, давал ложные показания. Не могу отрицать, что именно этот свидетель является тем лицом, которое было арестовано в качестве участника подпольной патриотической организации в марте 1942 года и с которым я был на очной ставке в немецкой комендатуре.
Сизов что-то хотел сказать, Нагибин поднятой ладонью остановил его.
— И вы знакомы, Сизов?
— Конечно! На том допросе я узнал его, как гнусную личность и предателя. До этого мы были знакомы, но скорее как собутыльники, чем добрые приятели.
— Вы утверждаете, Караваев, что именно Сизов пригласил вас на вечеринку, во время которой началось формирование руководящего ядра организации?
— Нет. Меня пригласил и познакомил с Токиным Александр Кармин, с которым мы познакомились в парной Бонифация Карно.
Мне показалось, что Сизов облегченно вздохнул, словно долгие-долгие годы ждал именно этих слов.
— Расскажите о вашей роли во время допросов арестованных.
— Я уже показывал, что аресты были проведены по моим данным, которые удалось собрать, пробравшись в штаб организации. Я присутствовал на многих очных ставках во время следствия и помогал уличать арестованных в антинемецких настроениях и действиях.
— Делал ли это же свидетель Сизов?
— Нет. После первой очной ставки он был по моей просьбе отпущен, так как я считал, что после разгрома организации мне будут нужны люди, которые смогут подтвердить, если понадобится, что я честно выполнил свой долг подпольщика.
— Что заставило вас после стольких лет существования под другой фамилией признаться в предательстве организации?
Караваев говорил, как маньяк. Во всяком случае, в его голосе я не уловил ни нотки страха или раскаяния, не заметил ни малейшего желания выгородить себя.
— Будучи уличен свидетелем Сизовым, я решил признаться следствию, что действительно предавал участников подпольной организации, то есть тех, которые были на допросах и очных ставках со мной в немецкой комендатуре и которых я уличал в конкретных фактах подрывной деятельности против немцев.
— Как и почему ваша фамилия оказалась в официальных списках расстрелянных?
— Это естественно, — сказал Караваев. — Я боялся возмездия. Наилучшим способом было скрыться под видом расстрелянного. Представится случай, всегда можно сказать, что чудом удалось избежать расстрела и выдать себя за героя. Я был уверен, что никто не избежит смерти, с кем встречался в комендатуре. Такова была договоренность с Молем.
— Что вас толкнуло на предательство?
— Я был и остаюсь человеком, не принимающим Советской власти. Отец мой был репрессирован. Наша большая семья потеряла все — и дома, и земли, и ценные бумаги, которыми располагала до революции. Я воспитывался в духе ненависти ко всему советскому.
— Вы и сейчас не изменили своего отношения к советскому строю?
— Не изменил. — Караваев сказал это твердо, будто давал внутреннюю клятву.
Сизов, очевидно, не ожидал такой твердости от Караваева, он сделал даже попытку отодвинуться, насколько позволял стул, от сидевшего напротив.
— Вы, Сизов, почему решили так поздно рассказать о предателе и что вас к этому побудило?
— Я боялся. Многие годы пытался добиться исключительно справедливого отношения к организации.
— О том, чего вы добивались, давайте сейчас говорить не будем…