Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
— Угадали, там действительно Акша. Сейчас я выезжаю туда из Даурии с моими последними бурятскими солдатами.
— Что мне передать в таком случае командующему, господин барон?
— Будьте любезны передать генералу Лохвицкому, что если он вздумает догонять мою дивизию, то пусть скачет из Читы к Акше. Но застанет ли он меня там — сказать вам сегодня, капитан, я просто затрудняюсь...
Капитан Никитин оказался в полной растерянности. Он, фронтовой офицер, каппелевец, понял одно: генерал фон Унгерн оголяет тылы белогвардейцев на линии железнодорожной магистрали. И уходит из Даурии без приказа. Никитин спросил:
— Господин барон. А кто же будет защищать Даурию? Какой гарнизон?
— Я пока оставляю здесь китайскую сотню подпоручика Гущина. И японскую сотню числом в 70 человек. Здесь пока ещё находится часть дивизионного обоза: 189 подвод с возчиками.
— Хорошо, я доложу об этом генералу Лохвицкому. А кого оставляете в Даурии за себя, смею спросить?
— Известного вам полковника Сипайло. При нём будет находиться комендантская команда.
— Но это же человек-зверь. Разве можно на него положиться?
— Почему бы нет? Вполне можно. А что говорят о нём в штабе генерала Лохвицкого?
— Говорят, что в этом вашем человеке совмещаются садизм и ложь, зверство и клевета, человеконенавистничество и лесть, подлость и хитрость, кровожадность и трусость...
— Можете не продолжать, капитан. Вы храбрый офицер, из фронтовых. По орденскому Георгию вижу. За такие слова другой был бы уже арестован и наказан.
— Вы считаете, господин барон, что такая характеристика не для Сипайло?
— Для меня полковник Леонид Сипайло — образцовый начальник дивизионной контрразведки. Не вам обсуждать моих помощников.
— Понял. Что прикажете ещё доложить моему начальству?
— Когда моя дивизия займёт Акшу, китайская и японская сотни с обозом уйдут из Даурии. Такой приказ Сипайло уже отдан мною лично.
— А что будет с Даурией? Со станцией, военным городком?
— Генерал Лохвицкий и атаман Семёнов могут взять её под свою охрану. Военный городок передаётся в полной сохранности, но без запасов провианта и фуража. Мне здесь делать больше нечего. Мой адъютант есаул Макеев проводит вас до станции. Передайте генералу Лохвицкому всё, что вы здесь видели и слышали.
— Будет передано.
— И скажите ещё Лохвицкому, что не ему командовать мной в восточных делах...
К концу августа унгерновская конная дивизия в полном боевом составе сосредоточилась в ближайших окрестностях Акши. Это был небольшой степной город на южной окраине забайкальских степей. От монгольской границы — всего пятьдесят вёрст, от Даурии — триста вёрст. Там барон окончательно понял, что атаман Семёнов решил приступить к реализации химерного плана создания Великой Монголии.
К этому Семёнова подталкивала неблагоприятная для него ситуация, которая складывалась в Китае. Могущество генеральского клуба «Аньфу» в середине 1920 года катилось к закату. Он вступил в борьбу с чжилийским генералитетом, который претендовал, и не без оснований, на первые роли в Китайской республике. Аньфуисты были склонны побороться с чжилийцами, но на сторону последних стал могущественный, обладавший немалой собственной силой Чжан Цзолинь, генерал-инспектор Маньчжурии. Фактически же он был полновластным хозяином большей части её территории.
Чжан Цзолинь мечтал о создании собственного государства. По его замыслам в него должны были войти собственно Маньчжурия и обе Монголии — Внутренняя и Халха. Однако Чжан Цзолинь, чтобы не подвергать себя лично большой опасности, не стремился формально стать главой новой страны на Дальнем Востоке. Он готов был реанимировать императорскую династию Цинь, сделав наследника Пу И номинальным правителем. Сам же при этом он фактически оставался хозяином положения. И подписанные императором указы исполнялись бы только после личного распоряжения Чжан Цзолиня.
В Токио пришлось выбирать между клубом «Аньфу» и Чжан Цзолинем, который всё больше склонялся к сотрудничеству со Страной восходящего солнца. Японцы приняли его сторону, реально надеясь (как показали последующие события) утвердиться на этом огромном обломке Поднебесной империи маньчжурской династии Цинь.
Атаман Семёнов, внимательно следивший из Читы за событиями по ту сторону пограничного кордона, прокомментировал происходящие в Маньчжурии события так:
— Японцы забывают сказку про свирепого маньчжурского тигра, который не потерпел над собой хозяина-человека. Он сожрал его после того, как отъелся и отоспался...
Иносказательно высказался по такому поводу и барон Унгерн фон Штернберг, который тоже следил самым » заинтересованным образом за маньчжурскими делами:
— Похоже, что японцы уготовили мне с атаманом Печальную участь изгнанников в монгольские степи. Но двоим в Халхе будет тесновато...
Семёнов уходить из Забайкалья в Маньчжурию, как это было два года тому назад, не собирался. Его «звали» просторы Халхи, ведь не зря же он так пёкся о получении титула цин-вана. Но атаман как-то совсем забыл, что этот титул ему присвоили не халхинские князья, а племенные вожди Внутренней Монголии, давно бывшей лишь частью одной из китайских провинций.
Унгерн, отсылая обратно в Читу капитана Никитина, не сказал ему, что намерен задержаться в опустевшей Даурии на несколько недель. Причиной тому был станционный телеграфный аппарат, который стал единственным источником получения достоверной информации о ходе Гражданской войны в Забайкалье и «внешнеполитических» событиях в маньчжурских городах Мукдене и Харбине.
За эти несколько недель в сосредоточенной в Акте и её степных окрестностях Азиатской конной дивизии «расцвело» дезертирство. Бежали по домам не только буряты и монголы, но даже русские казаки. Когда барон Унгерн наконец-то прискакал в Акшу, то после выслушанного доклада полковника Шадрина о состоянии дивизии на сегодняшний день «впал в бешенство»: