Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
На стол генерала Лохвицкого легла не одна докладная записка о кровавых зверствах, совершенных и совершаемых на пограничной железнодорожной станции. Понимал это или не понимал атаман Семёнов, но Даурия становилась зловещим символом далеко за пределами Забайкалья. Один из каппелевских офицеров прямо писал генералу Лохвицкому:
«Знаменитый Утери, сумасшедший барон, давно был бы повешен, если бы не японцы...»
Лохвицкий твёрдой рукой провёл инспекцию забайкальских тюрем. Посланный им генерал Молчанов освободил в печально известной нерчинской тюрьме почти всех заключённых, а в страшной даурской гауптвахте вообще всех. Впервые за долгие месяцы даурские застенки «поразило» запустением, как эпидемией чумы. Начальнику унгерновского узилища австрийскому полковнику Лауренцу, по прозвищу Дауренц, пришлось спешно бежать... в Европу, в родную Австрию. Куда он, впрочем, звал и своего покровителя барона Унгерна:
— Немецкому барону не стоит обитать в этой степи. Он должен жить в цивилизованном мире. Я приглашаю вас, господин генерал, в Австрию, в свой родительский дом.
— Весьма благодарен за приглашение, полковник Лауренц. Но принять его не могу.
— Почему, господин барон? Ведь моя Австрия та же Германия. А Вена — лучше Парижа: опера, кафе, аристократическое общество.
— В Австрии нет самого главного для меня.
— Чего же?
— Там нет войны, степей и духов Востока...
Командир Азиатской конной дивизии генерал-майор фон Унгерн крепко «обиделся» на самоуправство Каппелевского генерала Молчанова. В Даурии у двух белых генералов в присутствии свидетелей состоялся не самый дружеский разговор:
— Почему вы приказали выпустить из даурской гауптвахты всех заключённых? Да ещё именем командующего армией приказываете её совсем закрыть?
— Потому что генерал Лохвицкий, между прочим наш с вами командующий, возмущён тюремным беззаконием на территории вашей дивизии.
— Беззакония в зоне ответственности моей дивизии нет, не было и не будет, господин Молчанов.
— А списки незаконно расстрелянных без суда? А жалобы офицерских жён? А надписи на стенах камер вашей гауптвахты?
— С большевиками и им сочувствующими у меня всегда короткий разговор. И атаман Семёнов об этом прекрасно осведомлен. Остальных я воспитываю поркой. Но заметьте, берёзовая палка гуманнее казачьей нагайки.
— Тогда откуда у вас в камерах такие заключённые, как паровозные бригады в полном составе» пастухи с китайской территории, харбинские купцы и прочие невоенные люди? Это же не красные партизаны из тайги.
— Эти люди не подчинялись моим требованиям. И потому я приказывал брать их под арест. Для их же личного блага. В противном случае их могли лишить жизни мои конники.
— Но ни один из них не был отдан вами под суд.
— Зачем эти бумажные проволочки? Сейчас идёт война с большевиками и весь закон должен заключаться в словах командного состава.
— Я вам повторяю» господин барон. Всё, что творилось вами на станции Даурия, есть беззаконие в условиях военного времени. И генерал Лохвицкий приказал мне лично это зло пресечь.
— И что тогда ждёт меня, как командира Азиатской конной дивизии?
— Не скрою, барон: наши судебные чиновники готовят на вас уголовное дело.
— Что тогда мне делать? Бросить дивизию? Уехать на родину, в Австрию?
— Не советую. На КВЖД, в городе Харбине генерал Хорват печётся о соблюдении законности. Как российской, так и китайской. Он вам не позволит бежать через Маньчжурию...
Действительно, читинские судебные чиновники собрали целое дело по обвинению генерал-майора Унгерна в правонарушениях, прежде всего тяжёлых, связанных с «лишением жизни». Однако атаман Семёнов не дал делу хода. Да и не мог дать в той ситуации. Документы, подготовленные для начала судебного процесса, «легли под сукно».
Тогда возмущённый происходящим командующий Дальне-Восточной Русской армией генерал Лохвицкий решил напрямую подчинить себе Азиатскую конную дивизию, желая отправить её с тыловой железнодорожной станции на фронт против красных партизан. От такого подчинения барон Унгерн отказался наотрез. По такому поводу у него состоялась беседа по телеграфу с Читой, с атаманом Семёновым:
— Докладываю. Лохвицкий требует прямого подчинения дивизии лично ему, как командарму.
— Такое пожелание он высказал и мне, как главнокомандующему.
— Что вы ответили Лохвицкому?
— Я ему отказал. Азиатская конная дивизия будет и дальше подчиняться только лично мне, как атаману.
— Какие распоряжения будут мне?
— Завтра снимаете дивизию с квартир и в полном составе следуете к Акше. Линию монгольской границы не пересекать.
— Мои дальнейшие действия?
— Все последующие распоряжения получите в Акше лично от меня. Никаких приказов Лохвицкого впредь не исполнять.
— Вас понял. Приступаю к выполнению задачи...
Генерал Лохвицкий, человек настойчивый, решил ещё раз убедить барона Унгерна подчиниться его требованиям. В Даурию из штаба командующего белой армией был послан капитан Никитин, уже не раз бывавший здесь в служебных командировках. Когда в августовский день он сошёл с поезда, то поразился увиденным: на станции не было ни одного военного патруля, а кабинет коменданта станции был закрыт на висячий замок.
Капитан-каппелевец поспешил в даурский военный городок. Его казармы, конюшни и коновязи были пусты, двери распахнуты настежь. У штабного дома стояло несколько осёдланных коней. От всей Азиатской дивизии были в Даурии только генерал-майор Унгерн, его адъютант и нескольких бурят-конвойцев. Представившись командиру дивизии, капитан Никитин спросил:
— Позвольте спросить, господин барон. Где ваши полки? Почему казармы так спешно оставлены?
Ничего не говоря, генерал Унгерн взял посланца командующего за рукав выцветшей и во многих местах заштопанной защитной офицерской гимнастёрки и подвёл к открытому окну:
— Вы видите, капитан, вон ту сопку, что едва просматривается нами из окна?
— Вижу, господин барон.
— Это направление, куда ушла Азиатская конная дивизия.
— Если не ошибаюсь, по карте там Акша?