Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Именно князь Лувсан-Цэвен, превративший своих слуг и пастухов в партизаны, обратился к белому командованию с просьбой оказать монголам помощь в войне против китайцев. Получив устное послание, атаман Семёнов долго колебался с ответом. Но, взвесив все «за» и «против», отказался, поскольку его тылы и личные сбережения в банках Харбина находились на маньчжурской территории. Военный диктатор с железнодорожной станции Даурия княжескому посланцу ответил сразу и без колебаний:
— Передай вану Лувсан-Цэвену, что я помогу ему и монголам постоять за Богдо-гэгена.
— Тогда, господин генерал, когда ваших конников можно ожидать в Халхе?
— Сказать определённо не могу. Передай, что ещё не ляжет снег в здешних местах, как я начну войну с китайцами в монгольских степях...
Уже будучи в плену, генерал Унгерн на допросах будет порой отвечать на некоторые вопросы лаконично и немногословно. Одним из таких вопросов следователей будет следующий:
— Скажите, каковы были причины вашего военного похода от Акши в Монголию?
— Монгольский поход был случайностью.
Один из подчинённых генерал-лейтенанта семёновской армии, участник победного похода на Ургу, по-своему объяснил причины «набега» конной дивизии на пределы Халхи:
— Это были метания затравленного зверя.
— А кого вы понимаете под затравленным зверем? Дивизию или Унгерна?
— Разумеется барона!..
Разгром Азиатской конной дивизии на юге современной Бурятии стал прологом поражения Семёновских войск и каппелевцев в Забайкалье и их исхода на территорию соседней Маньчжурии. В ходе боев за Читу атаману удалось спастись только благодаря аэроплану, хотя созданная им армия ещё продолжала оборонять город. Последними под натиском превосходящих сил противника отступали мужественно сражавшиеся каппелевцы. Но удержать за собой даже такой кусочек забайкальской земли, как приграничную станцию Даурия, они не смогли.
Символичными были названия бронепоездов побеждённых и победителей в схватке за обладание Забайкальем. Красные броневые единицы назывались так: «Ленин» и «Коммунист», «Борец за свободу» и «Защитник трудового народа», «Красный орёл» и «Красный сокол», «Стерегущий». Бронепоезда белых носили иные названия: «Атаман» и «Генерал Каппель», «Семёновед», «Отважный» и «Справедливый», «Всадник» и «Повелитель», «Грозный» и «Резвый».
О конном войске барона Унгерна-Штернберга в белом, да и красном стане пока ходили один слухи: на страницах газет, в военных штабах и даже в оперативных сводках. Одни видели его спасшимся, другие — уничтоженным...
Вне всякого сомнения, барон Унгерн ещё с времён своей службы в чине хорунжего Забайкальского казачьего войска хорошо знал места северной и восточной части Халхи. Поэтому он порой не прибегал к услугам проводников. Свою дивизию белый генерал уверенно вёл на юг вдоль берега реки Онон, вверх по её течению.
На берегах Онона его и поджидали князья Лувсан-Цэвен и Дугор-Мерен со своими партизанскими отрядами степных всадников. Большими по численности эти отряды не были. Два монгольских князя на военном совете дали Унгерну фон Штернбергу немало полезных советов:
— Господин генерал. До Урги ещё далеко, и за это время мы сможем поднять пламя войны против китайцев по всей степи нашей Халхи.
— Каким способом мы можем это сделать, уважаемые Лувсан-Цэвен и Дугор-Мерен?
— Надо разослать по кочевьям наших людей, которые будут сопровождать ваших.
— Каких моих людей?
— Бурят и монголов-баргуд. Обязательно исповедующих монгольскую веру, буддистов.
— Хорошо, таких людей у меня много, и я вам их дам.
— Наши посланцы будут говорить в кочевьях зажигательные речи и призывать монгольские роды к восстанию против китайцев. Ненависть к ним питают прежде всего пастухи и их ваны.
— Что ещё будут говорить посланцы обитателям кочевий?
— О тебе, господин генерал.
— А что можно рассказать обо мне простому пастуху?
— Сказать о тебе можно очень многое.
— Что, к примеру?
— Что неожиданно явившийся с севера русский генерал состоит в самом близком родстве с самим Цаган-Хаганом. С Русским Царём. Вы его называете Николаем Вторым.
— Но его уже нет в живых. Большевики расстреляли его и его семью и тела убитых не найдены.
— Ну и что. Смерть для буддиста значит мало. Дух переселяется в нового человека. Наши посланцы так и скажут в степи; дух Цаган-Хагана переселился в русского генерала.
— А как в кочевьях будут разъяснять цель похода моего войска на Ургу, которая сейчас в руках китайского генерала Сюй Шучжэна?
— Посланцы будут говорить, что родственник Русского Царя пришёл к нам, чтобы жестоко покарать гаминов-китайцев, которые так зло обошлись с нашим Живым Буддой, с Богдо-гэгеном.
— И ещё пусть говорят, что я буддист по вере и духу. И что сражаться с китайскими солдатами мои воины будут до победного конца...
Унгерн оказался тем военачальником, который мог в степи воевать и пускаться на разные военные хитрости, большие и малые. При этом он знал, что платные шпионы китайцев из числа местных жителей следят за передвижениями Азиатской конной дивизии. Да иного на той войне быть не могло: не все монголы ненавидели завоевателей-иноземцев, к тому же щедро расплачивавшихся за шпионские услуги почитаемым в степях серебром.
Барон приказал своему ближайшему помощнику и давнему знакомцу генералу Резухину сотням передвигаться по Монголии только по два всадника в ряд. Издалека казалось, что идёт бесчисленная вереница конницы. Простые монголы арифметикой не занимались, азов её не знали и сосчитать людей барона не могли.
Чтобы ускорить передвижение по степному бездорожью оставшихся в дивизии трёх орудий, пушки запрягли в бычьи упряжки. Для каждого пулемёта — «максима», «шоша» или «кольта» были придуманы лёгкие повозки, напоминавшие знаменитые тачанки Гражданской войны, получившие боевое (и массовое) применение впервые в «вольной крестьянской» повстанческой армии батьки Махно.
В дивизии оказалось небольшое число лишних кавалерийских карабинов. Их раздали казакам, те получили право лично вооружать каждого монгола, кто пожелает стать под знамёна Цаган-Хагана. Но пока монгольских добровольцев в дивизии набиралось не более двух сотен. Все они прибыли со своими конями, многие имели и сменных.