Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
— Ни в какой. Тибетская сотня будет подчиняться лично мне. А ламу из Лхасы приглашаю сегодня вечером за свой стол. Мне он должен рассказать многое...
— Прибыл почтальон из Харбина. Привёз кипу тамошних газет. Прикажете их вам принести?
— Не надо. У меня и без чтения харбинских газет времени мало. Что пишут сегодня о нас эмигрантские корреспонденты?
— О том, что Русская армия генерал-лейтенанта барона Петра Николаевича Врангеля отплыла из Севастополя в Турцию.
— При чём здесь барон Врангель?
— Харбинцы пишут в своих газетах, что теперь барон Унгерн последняя надежда Белого движения...
Пристрастие к буддизму, познание духовных основ этой восточной религии, с которой Китай безуспешно боролся «на крыше мира» — в Тибете, и в последующем позволило Унгерну выбрать правильную тактику священной войны против китайцев. Он взял на вооружение в борьбе с ними... удивительное пристрастие монголов к легендам. И такое случайной находкой назвать было никак нельзя. Легендарность определяла духовный мир степного народа.
Трудно сказать, знал или не знал барон Унгерн-Штернберг следующий исторический факт. Бурятский врач, в совершенстве владевший познаниями в тибетской медицине, Бадмаев, в последующем близкий друг известного Григория Распутина, в своё время написал императору Александру III письмо. Оно дошло до всероссийского государя и вызвало у него немалый интерес. Отец императора Николая II в конце своей жизни понял, что геополитические интересы России лежат на Востоке.
Бадмаев, объявившись в городе на Неве, знал достаточно много о размышлениях Александра III на тему, куда дальше идти Российской империи по географической карте. Поэтому его письмо, положенное на стол в рабочем кабинете государя в Зимнем дворце, вызвало у получателя несомненный интерес. Среди прочего Бадмаев писал:
«Легенды в Монголии значат больше, чем действительность». Я советую Вам, Ваше Императорское Величество, опереться на них в Вашей восточной политике...».
Приобрести «легендарное лицо» среди сынов степей белому генералу Унгерну фон Штернбергу помог один из самых приближённых к нему людей бурят Джамбалон. Джамбалон был известен своей образованностью, после взятия Урги получил княжеский титул вана. У Унгерна он командовал бурятским отрядом, составленным из эмигрантов, бежавших из Забайкальского края от преследований красных и теперь кочевавших со своими стадами на берегах Керулена.
— Господин генерал. Сам Тогтогун прислал к нам своего родича Найданжава в союзники. Несколько сотен всадников наберётся.
— Я буду рад видеть партизана Найданжава с его воинами у себя в дивизии. А почему ты, Джамбалон, сказал «сам Тогтогун»?
— Потому что у монголов нет более авторитетной личности, чем этот князь.
— Но ведь он старый и к тому же безнадёжно больной человек.
— Тогтогун в степи человек-легенда. Ему поклоняются даже ламы из дацанов.
— А почему его монголы сделали легендарным?
— Он первым бросил вызов Пекину, обнажив против китайцев свою саблю. Воевал долго и славно.
— Знаю. Этого вана китайцы так и не смогли захватить в плен. Хотя не раз щипали его бессчётные стада.
— Китайцы не смогли даже взять его в плен за неслыханные наградные деньги.
— И много за голову князя давал императорский двор Пекина?
— Китайцы обещали тем, кто схватит и доставит им Тогтогуна живым, золота столько, сколько весит тело вана. А за мёртвого обещали такой же вес, но уже серебром.
— Где теперь кочует этот старый князь?
— Теперь кочует прямо под Ургой.
— Китайцы не трогают своего непобедимого врага?
— Нет. И Тогтогун, и китайский наместник Чен И теперь играют друг с другом в политику. И при этом стараются не обидеть ни себя, ни другого.
— И как у них это получается, Джамбалон?
— Очень просто. Китайцы не трогают стад князя. А тот не прислал к тебе ни одного всадника даже из числа простых пастухов.
— Но благословил же он своего родича Найданжава на священную войну под моими знамёнами? Ведь так?
— Хитрый, как степная лиса, ван Тогтогун сделал это из личных политических расчётов. И не больше. Здесь обманываться не надо.
— Хорошо, пусть будет так. Будущее покажет.
Но я чувствую, что ты, Джамбалон, к чему-то всё время клонишь, рассказывая мне об этом князе Тогтогуне. Говори теперь прямо.
— Надо сделать белого генерала легендарной личностью среди монгольского народа. Для этого есть удачный повод.
— Какой повод?
— Повод лучше не придумаешь. У монголов есть святое предсказание, что в год белой курицы, то есть в следующий, 1921 год после великой междоусобицы к ним в степи явится непобедимый белый богатырь-батор. И возродит правление монгольского царя-хагана. То есть сегодняшнего Богдо-гэгена, сидящего под арестом у китайцев в Урге.
— Джамбалон. Я, пожалуй, соглашусь стать для сынов Халхи белым батором.
— Это будет сделать просто.
— Каким образом?
— По степным кочевьям пойдёт слух о появлении на берегах Керулена белого батора. Да ещё с храбрым конным войском. А год белой курицы наступает уже через месяц.
— Это совсем хорошо. Пора кончать войну с китайцами победой под Ургой. Победим — дам тебе титул монгольского вала.
— Победа вашего оружия, господин барон, непременно будет. За неё ламы, молятся во всех дацанах. Даже в ургинских монастырях.
— А ты сам, Джамбалон, как говорят бурятские всадники, восточных царских кровей?
— Да, моя родословная идёт от древних бурятских царей.
— Но таких царей не было никогда в Сибири.
— Это в русских книгах не было. А в бурятских легендах — были...
Стан Азиатской конной дивизии на берегах Керулена, не столь далёкий от границы с Советской Россией, довольно скоро приобрёл притягательную силу. Сюда стали стекаться то в одиночку, то целыми семьями беженцы, которые спасались от красного-террора в Забайкалье и южных сибирских окраинах. Приходили не только люди военные, но и гражданские, никогда не державшие в руках оружия и в Гражданской войне на стороне колчаковцев и атамана Семёнова не участвовавшие.