Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Генерал Унгерн быстро разобрался в помыслах таких беженцев, выбравших для себя на всю оставшуюся жизнь эмигрантскую судьбу. Большая часть из них не помышляла воевать дальше, а мечтала лишь о том, чтобы через унгерновский лагерь добраться до китайской Маньчжурии, в которой проживали уже десятки тысяч русских людей. Там можно было как-то сносно устроить новую жизнь без страха перед большевиками.
Барон решил сразу же развеять такие мечты тех, кто становился в ряды Азиатской конной дивизии. Он приказал по полкам и сотням объявить следующее:
— Азиатская конная дивизия в Маньчжурию отходить не будет. Моя цель — поход на освобождение Урги и монгольского народа от власти китайцев-гаминов...
Однако это далеко не всегда действовало на сознание беженцев из советской Сибири и земель Забайкалья. Придя в дружеском воинском стане в себя от пережитых тревог и волнений, немало людей на свой страх и риск уходили с берегов Керулена на восток, туда, где беглецам грезилась Маньчжурия с её мирной жизнью. Однако до китайской границы через степь добирались буквально единицы. Беглых из белого стана барон Унгерн-Штернберг приказывал ловить и жестоко наказывать:
— Каждого пойманного военного беглеца производить в рядовые...
— Дезертиров отдавать в руки палачей-хунхузав без промедления и без жалости. Пороть только принародно...
— Тех закононарушителей, кто выживет после порки бамбуком, ставить в строй...
На Керулене Унгерн фон Штернберг, по сути дела, окончательно порвал связи с атаманом Семёновым как подчинённый с начальником. Он понял, что белоказачий генерал после бегства из осаждённой Читы открытой войны с большевиками стал явно избегать.
Однажды в унгерновскую ставку через красные заслоны пробился из Забайкальского края долго партизанивший там отряд войскового старшины Архипова. Отряд был по меркам тех дней не маленький, в девяносто казачьих шашек. Командир Азиатской конной дивизии принял пополнение не без восторга: Архипов был известен в семёновской армии как храбрый и боевой офицер. В день прибытия Унгерн имел беседу с хорошо знакомым ему по забайкальским делам войсковым старшиной:
— Как пробивались к нам через границу?
— Да как, господин генерал. Бросились в шашки на пулемёты, положили половину казаков, но заслон смяли и многих порубили.
— А почему атаковал конной лавой пулемёты?
— Иной возможности не было. Перекрыли брод чуть ли не батальоном пехоты, а у моих казаков и патронов который день уже не было. Расстреляли все в партизанстве.
— Старшина, а почему ты прорывался в Халху, а не в Маньчжурию к атаману Семёнову?
— А что к Семёнову сегодня идти-то. Он с большевиками который уже месяц не воюет. Укатил в Маньчжурию не один вагон с золотишком адмирала и теперь жирует себе в Харбине. Наслышаны мы о том.
— А ты, Архипов, с большевиками будешь воевать до конца? Или нет, куда кривая выведет?
— А как с ними не биться до последнего? Могу рассказать, что они от моей семьи оставили.
— Не надо, сам всё знаю. А что за штатский среди твоих партизан затесался?
— Доктор Клиигенберг. Сам из немцев, отступал с колчаковцами из Перми. Потом пристал к нам. Врачевание знает, и я к нему пулевую рану залечивать приходил.
— Пришли-ка этого Клингенберга ко мне. Найду ему место в дивизионном лазарете...
Собираясь с силами, Унгерн вспомнил о том, что в северных лесных монгольских аймаках есть немало русских деревень и хуторов. Там проживали не только недавние беглецы из России, но и те, кто пришёл в Халху ещё в царское время. Знал он и то, что там действовали небольшие отряды русских партизан, воевавших с китайцами. Одним из них командовал бывший колчаковский офицер Дмитрий Алёшин. А биться с китайцами насмерть причины у русских колонистов были самые веские.
Появление войск белого генерала в Халхе дало повод китайским оккупационным властям начать войну против русских поселений на монгольской земле. Сжигались деревни и торговые фактории, люди избивались, а их имущество разграбливалось. Особенно печальной оказалась участь русских поселенцев, проживавших вдоль Кяхтинского тракта.
Пекинское правительство видело в остатках белогвардейских войск, отступивших на территорию Китая в Маньчжурии и Синьцзяне, опасность. Поэтому оно смотрело сквозь пальцы, как красные отряды в китайском Туркестане, да и в других местах, переходили линию границы с целью уничтожения интернированных и обезоруженных в приграничье белых войск.
Отношение к барону Унгерну было у официального, республиканского Пекина однозначное. Во-первых, он объявил войну китайцам в одной из их провинций, пусть и населённых монголами. Во-вторых, он мог опереться на русских, проживавших в Маньчжурии, и тем самым расширить вону войны. И, в-третьих, он вознамерился восстановить на востоке маньчжурскую императорскую династию Цинь и низвергнуть республиканский строй в Китае.
Поэтому китайским войскам приказывалось уничтожить русские поселения в Халхе самым безжалостным образом. Однако даже в такой ситуации русские колонисты по многим причинам не хотели идти служить белому барону. Был случай, когда жители посёлка Мандал (находившегося северо-восточнее Урги) отказались выставить назначенное число солдат в Азиатскую дивизию. В ответ по личному приказу Унгерна посёлок был сожжён дотла, а всё его население от мала до велика вырезано.
Ужасающее впечатление на русских колонистов и степной народ произвёл рассказ о казни некоего Чернова. Он был выпускником Владивостокской консульской школы и выполнял при бароне роль порученца. Когда после неудачного штурма Урги в Азиатской конной дивизии оказалось много тяжелораненых, Унгерн решил отправить их в Акшинский госпиталь, думая, что этот городок всё ещё находится в нейтральной зоне между семёновцами и «буферной» Дальне-Восточной республикой.
Не дойдя до границы сотню вёрст, командовавший санитарным обозом Чернов узнал, что атаман Семёнов бежал из Даурии, а над Акшей развевается красный флаг. Тогда Чернов приказал обозу повернуть в сторону Маньчжурии, это был путь примерно в пятьсот вёрст по зимней степи. Тяжелораненые, разумеется, такую дорогу просто бы не выдержали. Тогда бароновский порученец приказал дать им яд.
Унгерн, узнав об этом, пришёл в ярость. Он приказал Чернова хитростью возвратить в лагерь. Экзекуторы-хунхузы превратили берёзовыми палками его тело в кровавое месиво. А потом, ещё живого, отравителя сожгли на костре.