Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Тибетец на взмыленной лошади ворвался в походный лагерь Азиатской конной дивизии с победными криками, немало переполошив тем людей. Он подскакал к заметной юрте Романа Фёдоровича Унгерна и с поклоном протянул ему записку от Тубанова. В ней была только одна фраза:
«Я захватил Богдо-гэгена из дворца и унёс на Богдо-ул».
Барон Унгерн-Штернберг, с раннего утра томившийся в ожидании новостей, как рассказывал очевидец, громко крикнул всем, оказавшимся поблизости:
— Теперь Урга наша! Теперь — наша!..
Новость в единый миг облетела юрты и палатки офицеров, казаков, бурят, монголов и других
— Ура! Ура! Ура-а-а!..
Тубанов стал после совершенного подвига едва ли не национальным героем Монголии. Он получил от генерала Унгерна офицерский чин казачьего хорунжего и через некоторое время стал командовать в Азиатской конной дивизии сотней, составленной преимущественно из бурят. Однако жизнь он кончил плачевно: после разгрома белых недолгое время скрывался в Урге, но был схвачен в 1922 году. Его поспешили расстрелять, несмотря на личное заступничество Богдо-гэгена.
Тем из тибетцев, что засели в Зимнем дворце после похищения Живого Будды, откровенно повезло. Окружённые со всех сторон, они с наступлением темноты вырвались в поле и сумели укрыться в ближайшем каменном монастыре, отстоявшем от дворца версты на две. За его крепкими стенами тибетцы держались трое суток, пока китайские войска не были выбиты из Урги...
Унгерна подталкивали на скорый штурм столицы Халхи не только успешно проведённая операция по похищению Богдо-гэгена и последующий суеверный страх и мистическое отчаяние, охватившие нижних чинов 15-тысячного ургинского гарнизона. В Азиатской дивизии опять кончались последние запасы муки. Подвоза её не было. Тракт Урга — Калган опустел, и людям хорунжего Хоботова там уже нечего было искать. Китайские купцы перестали посылать караваны в Халху, охваченную войной.
Тысяча с лишним человек «азиатов» питались теперь одним мясом — кониной и бараниной. Кончалась и соль: её разводили в воде, где затем мочили сваренное в пресной воде мясо. Считалось, что так соль можно было экономить. От плохого питания люди болели, страдая выпадением прямой кишки. Барон только мрачнел, когда начальник санитарной части дивизии докладывал ему о числе больных в лазарете.
Ударившие сильные холода привели к появлению большого числа обмороженных. Позже, когда Урга будет взята, в местном госпитале сотням унгерновцев придётся ампутировать пальцы рук и ног.
Обувь «азиатов» давно износилась и превратилась в лохмотья. Многие ходили в так называемых «вечных сапогах»: ногу плотно обтягивали тёплой, только что снятой овечьей или звериной шкурой, которую быстро сшивали под вид сапога. Застывая, шкура принимала форму сапога и на ноге сидела мертво, не снимаясь порой месяцами.
Роман Фёдорович потом говорил:
— Перед вторым штурмом Урги моя дивизия окончательно обнищала...
— Таких оборванцев не знала ещё ни одна армия. Даже в восточных странах, исключая разве что империю на Японских островах...
От генерала до последнего обозника в Азиатской дивизии все понимали, что жизнь для них будет только в Урге. Всё Забайкалье теперь находилось в руках красных. Границу Халхи с Маньчжурией стерегли значительные китайские войска под командованием генерала Чжан Кунью. Поэтому прорываться к Харбину реально было невозможно. Да и кто в Маньчжурии мог ждать унгерновцев, людей отверженных даже в собственном стане?
В ходе штурма барон Унгерн мог получить помощь от русских колонистов, в рядах которых было небольшое число колчаковских офицеров, пробравшихся сюда из Сибири. Они создали отряд самообороны, имея, правда, на вооружении почти одни револьверы и холодное оружие. Население, опасаясь погромов со стороны китайских солдат, вооружалось дубинками и прочим подобным оружием. Большинство усадеб русских, особенно в Консульском посёлке, превращались по ночам в импровизированные крепости. Спокойно спать их обитателям не приходилось.
Сразу же после похищения Богдо-гэгена в китайском командовании начались серьёзные распри между наместником Чен И и комендантом столичного гарнизона генералом Го Сунлином. Утром 1 февраля между ними произошёл окончательный разрыв: долго колебавшийся генерал Чу Лицзян принял сторону представителя пекинского правительства. Помирить генералов в окружённой с трек сторон столице Халхи не смог никто.
Тогда Го Сунлин, оскорбившись» сел в автомобиль и под конвоем своих кавалеристов убыл из Урги в Китай по Калганскому тракту. Он самовольно увёл с собой из Монголии всю трёхтысячную китайскую конницу. Пусть и плохую, но всё же кавалерию, которая могла действовать в степи. Помешать её уходу никто не решился, даже самонадеянный Чей И. Он решил отбиться от белогвардейцев и их союзников-монголов одной пехотой, пушками и пулемётами. А там, как думал наместник Халхи, подоспеет помощь из Пекина:
— Республиканский Китай не захочет терять целую провинцию. Неужели Чжан Цзолинь ещё не получил приказа выступить в поход? Вне всякого сомнения получил...
Может быть, так бы и случилось. Но предводитель конного войска, осадившего Ургу, решил не затягивать штурма. Всё по той же причине: время работало против барона и его вконец оголодавших «азиатов».
...Унгеры сидел в своей юрте в окружении ближайших сподвижников, изучая план столицы. Решался важный вопрос: с какой стороны начинать штурмовать город. Вошедший в юрту дежурный по дивизии доложил:
— Из Урги по Калганской дороге вышла кавалерия китайцев и двигается в нашу сторону.
— Много?
— Тыщи три. Впереди дымит автомобиль. Окружён конвоем. Поднимать полки по тревоге?
— Что говорят монгольские лазутчики?
— Они принесли весть, что кавалерийский генерал Го Сунлин окончательно разругался с наместником.
— Значит, верно, что этот генерал со своей кавалерией уходит из Урги в Китай. Приказываю: дивизии в бой с китайской конницей не ввязываться и пропустить её по Калганскому тракту в сторону Маньчжурии.
— А если китайцы нападут на наш стан, что тогда делать?
— Не нападут. Но на всякий случай возьмите дорогу под прицел пулемётов...
Китайскую кавалерию по Калганскому тракту белые пропустили беспрепятственно. За ними в степь был послан усиленный дозор из монгольских всадников: кабы чего не случилось. Такая мера предосторожности излишней никому не казалась: Восток возвёл коварство в ранг несомненного достоинства любого военачальника.
В совещании, которое проходило в унгерновской юрте, участвовали только самые доверенные лица: генерал Борис Резухин, которого прозвали «бледной копией барона», и союзные монгольские князья. Из офицеров — начальник штаба дивизии Ивановский, Джамбалон, командовавший бурятской конницей; полковники Лихачёв и Хоботов (он уже сменил погоны), войсковые старшины Архипов и Тапхаев, подполковник Вольфович, ещё несколько офицеров. Оказавшись в красном плену, барон на допросах дал каждому характеристику, которая начиналась со слова «храбрый»: