Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Командир Азиатской конной дивизии распоряжался в монгольской столице, как в собственном штабе. Его приказания исполнялись в точности и в установленный срок. В ином случае виновных ожидало самое непредсказуемое наказание, поскольку писаных законов потомок немецких рыцарей-крестоносцев в Халхе не признавал:
— Мародерствующих ургинцев арестовывать. Применять к ним публично самые крайние меры наказания...
— Приказываю уличным старостам и городским чиновникам очистить Ургу от куч мусора. Что это такое: улицы города не знают метлы ещё со времён Чингисхана...
— Немедленно отремонтировать городскую электростанцию. Дать свет во дворцы Богдо-гэгена и в штаб дивизии...
— Пошлите наших техников на телефонную станцию в Урге. Пусть её запустят любой ценой. Срок — два дня...
— Возобновить работу ургинских школ...
— Навести мосты через речки Толу и Орхон. А то лошади на переправах о подводные камни подковы сбивают. Где напасёшься железа...
— Открыть ветеринарную лечебницу. Разрешаю дивизионным ветеринарам в ней работать. Чтоб монголы туда дорогу, как в свою юрту, знали...
— Объявите через глашатаев мой указ: женщины, вступающие в незаконную связь с солдатами и офицерами моей дивизии, будут наказываться поркой...
— Открыть газету. Возобновить работу городской типографии. «Ургинские известия» нам очень нужны. Чтобы во всём чувствовалось, что Урга есть столица независимой ни от кого Халхи...
Глава девятая
ТРИУМФ БАРОНА. ГАМИНЫ И ЧЖАН ЦЗОЛИНЬ
Отношение Унгерна к монголам было самое дружественное. Поэтому не случайно Выпущенные из тюрьмы князья Максаржав, Тогтого, Пунцагдорж и другие Стали служить ему. Роман Фёдорович хотел видеть в лице степной аристократии свою социальную опору в Халхе не в будущем, а уже сейчас.
В первые дни после взятия монгольская столица являла собой достаточно странное для войны зрелище. Один из унгерновцев, находясь в эмиграции, красочно писал о тех днях, с явным преувеличением:
«Страшную картину представляла собой Урга после взятия её Унгерном. Такими, наверное, должны были быть города, взятые Пугачёвым. Разграбленные китайские лавки зияли разбитыми дверьми и окнами, трупы гаминов-китайцев вперемежку с обезглавленными замученными евреями, их жёнами и детьми, пожирались дикими монгольскими собаками. Тела казнённых не выдавались родственникам, а впоследствии выбрасывались на свалку на берегу речки Сельбы, Можно было видеть разжиревших собак, обгладывающих занесённую ими на улицы города руку или ногу казнённого. В отдельных домах засели китайские солдаты и, не ожидая пощады, дорого продавали свою жизнь. Пьяные, дикого вида казаки в шёлковых халатах поверх изодранного полушубка или шинели брали приступом эти дома или сжигали их вместе с засевшими там китайцами».
В городе свирепствовал комендант Сипайло. Выпускник томской классической гимназии, не воевавший ни дня на фронте, стал у атамана Семёнова хозяином одного из самых страшных застенков — бадмаевского особняка в Чите. Сипайло вызывал такую всеобщую ненависть к своей личности, что Семёнов даже отдал приказ тайно убить человека, которого он произвёл в офицеры и который за считанные месяцы дослужился до чина полковника. Атаманского контрразведчика спасло то, что он бежал к барону Унгерну фон Штернбергу на станцию Даурия, записавшись добровольцем в Азиатскую конную дивизию.
Сипайло, не раз избиваемый публично бароном «за злодейства», был нужен Унгерну в качестве палача. Роман Фёдорович говорил так:
— Это мой Малюта Скуратов...
Сам полковник Леонид Сипайло, преданный барону больше чем собака, иллюзий в отношении своего будущего не строил:
— Мне скрыться негде. Если прогонит от себя дедушка (так он величал барона. — А.Ш.), одна дорога — пуля в лоб...
— Мне всё едино, что у красных, что у китайцев, что у белых — петля. Пулю для меня точно пожалеют.
— Жить и дышать могу только при Романе Фёдоровиче...
Сипайло в Монголии стал называть себя не иначе как «известный душитель Урги и Забайкалья». С его именем связаны самые дикие злодеяния, творимые унгерновскими «азиатами» на станции Даурия и в Урге.
...Став фактическим военным диктатором Халхи, семёновский генерал-лейтенант оставался при том как бы в «политической тени». Для начала он созвал монгольских князей и особо почитаемых лам и объявил им о своём желании сделать следующее:
— Я ставлю целью своей жизни восстановление трёх династий: русской, монгольской и китайской, циньской...
— В ближайшие дни я восстановлю автономное монгольское правительство, в котором готов занять пост военного министра...
— Нам с вами сегодня же необходимо выбрать счастливый день для восшествия на свой законный трон Богдо-хана, пригласив его с супругой в Ургу...
Известие о том, что хутухта возвращается в столицу, ургинцы встретили с большим ликованием. В конце февраля состоялась официальная коронация Богдо-гэгена, на которой барон Унгерн фон Штернберг присутствовал в качестве почётного гостя. Теперь вся высшая светская и религиозная власть во Внешней Монголии — Халхе сосредоточилась в руках одного человека — Богдо-хана Джебцзун-Дамба-хутухты.
На коронацию в Ургу съехались почти все князья Халхи вместе со своей многочисленной челядью и родней. В столицу прибыли тысячи лам из всех больших монастырей и совсем скромных дацанов Монголии. Это был действительно всенародный праздник.
Азиатская конная дивизия квартировала в Маймачене, в котором нашлось много брошенных китайцами жилых домов. К празднику барон приказал пошить в ургинских швальнях новую форму для своих конников. Она состояла из тёмно-синего тарлыка (монгольского полушубка, обшитого сверху материей) вместо шинелей, фуражки с шёлковым верхом и висевшего за плечами башлыка, внутри тоже шёлкового.
Башлыки и донца фуражек отличались цветом материи. У татарской сотни они были зелёные, у тибетцев — жёлтые, у штаба — алые. Погоны различались друг от друга (по собственноручным рисункам Унгерна), но все знаки были изготовлены из белого металла — серебра.
Роман Фёдорович, как человек «сугубо военный», к форме одежды своих подчинённых в лучшие времена относился с известным пристрастием. Но таким «лучшим временем» были для него дни после взятия Урги. Больше возможностей навести хотя бы относительное единообразие формы у своих подчинённых генерал-лейтенант Унгерн не имел. Впрочем, такое положение сохранялось у белых и красных на протяжении всей Гражданской войны.