Уникум Потеряева
Шрифт:
Мелита тронула лежащую на ее коленях Валичкину голову. Пожарный директор вздрогнул, проснулся.
— Пора домой, — сказала она.
Тут сбоку приблизился мужичок, курильщик, рыбак с той стороны реки.
— Ты, девка, случайно не Мелитка Набуркина будешь? А я Носков. Из соседней деревни — вон, за речкой, из Мизгирей. Ты не помнишь меня? А ведь я когда-то за тобой ухлестывал.
И Мелита вспомнила давнюю, небогатую, но все равно очень хорошую юность, себя тонконогой девчушкой с ужасающим начесом-колтуном на голове, в туфлях-лодочках, и крепкого парнишку из Мизгирей — конопатого, в длинном двубортном пиджаке, кирзовых сапогах с загнутыми внутрь ушками, напущенными сверху бумажными брюками… Она и впрямь, кажется, нравилась ему тогда, и они, притопывая, танцевали в клубе фокстрот, — вот что только было дальше? То ли парень
Иван еще раз глянул ей в лицо, нагнулся, плюнул на прибрежный песок.
— У меня уж парень теперь большой. Срок мотает, варнак. Мать-то не ужилась с нами, я ее из армии привез. Года три здесь пожила, да обратно уехала. Другой, стало быть, там у нее оказался. Но, одначе, силенка во мне еще есть! — он напыжился, и даже всхрапнул. — А ты как?
Но Валичка, уже пристроившийся в хвост двинувшемуся по тропинке строю, делал нетерпеливые знаки, и Мелита быстро закивала Ивану, прощаясь.
— Мужик твой? — Иван кивнул в Валичкину сторону.
— М-м-м-м… Н-н-н-н… — заужималась Мелита, и мизгиревский житель, бросив коротко: «Ясно!» — о чем-то задумался, и пошел искать свою лодку.
Было уже светло, залитый костер едко чадил, а высоко в небе ходила все сужающимися кругами большая птица.
ОТНОШЕНИЯ
Скандал не замедлил быть: только-только вышли из долины, к поднимающимся вверх пологим пригорком полям, только-только кончилась выводящая оттуда затейливая тропочка — как идущий впереди Фаркопов развернулся и ударил своей железной рукою в ухо шествующего за ним Валичку. Директор пожарной выставки завизжал и кувырнулся мячиком в неспелые посевы. Тут же механик на воротах настиг Ничтяка и ахнул его по тому месту, где нос переходит в верхнюю губу. Алик тоже лег и задрыгал ногами. Крячкин обернулся на донесшийся сзади шум, махнул рукою, ухнул: «Ну, не говорил ли я?!» — и потопал дальше к дому. А шум нарастал: сзади в Фаркопова вцепилась Мелита, и он кружился, взвывая, пытаясь оторвать от жестких крутых волос ее закостеневшие пальцы. Ничтяк, согнувшись, ходил сзади, улучая момент, чтобы кинуться недругу под ноги. Верхняя губа его, украшенная подтеками из ноздрей, хоботком висела над подбородком. Отпавшие усы топырились из бокового кармана безрукавки мокрою щетинкой. «Ап! Ап!» — подпрыгивал он. Но не дождался: Фаркопов сам свалился, — под Мелитиной опрокидывающей тяжестью, под болью в голове, да под Валичкиным напором, когда тот, подползши ближе, стал хватать его ноги и тянуть на себя. Вся эта сцена протекала под Мелитины взвизги и пыхтение мужчин, лишь однажды приглушенные моторным гулом. По близкой дороге проехал трактор с прицепной тележкой, и чумазый ранний тракторист, открыв дверцу, прокричал им что-то бодрое. Но вот они, все трое, водрузились над поверженным противником, и сначала хмуро поглядели на него, а потом, со столь же определенной неприязнью, Валичка с Мелитой — на Алика, тот — на них.
— Старшая дочка, гад, Ленка, тянет на медаль, — ох, боюсь, не пройдет в коммерческий, — выхрипывал в молодых посевах механик на воротах.
— Зачем туда ходил? Зачем туда ходил, сука, кобра?! — спрашивал, надвигаясь на него сверху, Ничтяк.
— А сам зачем? — спросила его храбрая Мелита. — Отвечай, Люськин сожитель!
— Отвечай! — топнул ногой Валичка.
— Ты, кобра, и ты, хорек вонючий… — злоба затмила Алику глаза, он потерял самоконтроль и чуть ближе, чем можно было, придвинулся к Фаркопову. Тотчас тот ловко подсек его, и напрыгнул сверху, победно гикнув. Валичка с Мелитой кинулись бежать. Запыхавшиеся, они с трудом трусили по пробудившейся деревне, пока не достигли своего прибежища: избы бабки Кузьмовны, Мелитиной тетки. Курицы при их виде бросались прочь, шебурша крыльями, а серый петух Фофан радостно закукарекал и стал налетать на Валичку сзади, долбя его в загорбок и голову, царапая когтями. Тявкал Кузьмовнин шпиц Яблок, норовя хватить Мелиту за юбку, но она почти стлалась по земле, отбивая атаки пса, не давая ему коснуться импортного дорогого материала. Даже корова, которую Кузьмовна выгоняла из ограды в стадо, нацелилась на них безрогой головою. Словно весь свет поднялся против них! И только когда влетели в избу, пахнущую теплым мытым деревом, и сели на табуретки, стало полегче, и прошел страх преследования. Ни о чем не говоря, молча, они стали пить из кружек оставленное старухою теплое молоко.
— Кто это такие? — спросил, наконец, Валичка.
— Который был с усами и бритый — это дружок Люськи, нашей машинистки, кажется, его Аликом зовут. По-моему, абсолютно растленный тип, — убежденно сказала Мелита. — Только вот — как он здесь оказался? Причем — я убеждена — по нашему делу. А второй — ух, жуткий! — Мелита осмотрела пальцы и кисти рук, проверяя, не осталось ли где-нибудь на них следов буйной фаркоповской шевелюры. — Какая-то дочка, школа, торговое учебное заведение… Но ведь и он тоже неспроста, правда?
— Вокруг нас, чувствую, назревает заговор! — Валичка раздул щеки. — И мы должны действовать оперативно и хитро! Как бы только не потерять время. Ну вот на что мы потеряли, спрашивается, первых два дня? Бродили, любовались всякой природой. А надо было искать, искать и искать!
— Бороться и искать, найти и не сдаваться? Бросьте пожалуйста, господин пожарный инженер. Во-первых, я дома, на родине, где каждая канавка, каждый дом, дерево много для меня значат. Во-вторых, я в отпуске, следовательно, имею гарантированное конституцией право на отдых. Как же — схвачу сейчас лопату, побегу, сломя голову, ковырять неизвестно где землю. Налить еще молока?
Повеселевший после молока Постников двинулся было к спутнице, чтобы обнять ее, потереться рыхлым носиком о ее упругие плечи, — но она холодно отстранила его и ушла спать в чулан. Еще бы: Мелита была оскорблена — этот недотепа осмелился назвать два дня, проведенные рядом с нею, пустыми, чуть ли не вычеркнутыми из жизни! Ничтожное существо!
Валичка, вздыхая и недоумевая о причинах внезапного охлаждения, полез на полати.
Разбужены они были оглушительным, сотрясающим воем, доносящимся с улицы. Это идущие в обнимку Ничтяк и Фаркопов, поразительно пьяные, выпевали:
— И на память лихому шоф-феру-уВ знак того, что везде он быва-алНа могилу положили кр-рагиИ помятый от АМО штур-рвал…У Ничтяка верхняя губа хоботком нависала над подбородком, а на разбойничьей роже Фаркопова красовались пегие Аликовы усы, приклеенные кусочком хлебного мякиша. Армянский нос пылал неугасимым огнем. В карманах стояло еще по бутылке, а путь лежал к добротной крячкинской избе.
— И с тех пор, как ни ходит бывалоФор-рд зеленый над Чуем-рекойВс-се он ходит теперь, как устал-лыйИ баранка дрожит под р-рукой…По пыльным щекам Фаркопова текли мутные слезы; он ревел, как раненый бык. Ему было жалко шофера. Ему виделось собственное шоферское прошлое, когда он был молодой, носил дешевые костюмы, и не имел дочерей-отличниц.
ОПАСНЫЙ ПРЕТЕНДЕНТ
Директор пожарной выставки лежал на полатях и, свесив голову, наблюдал, как Кузьмовна кормит молоком из блюдечка своего кота Бармалея. Бармалей был черный, с белым галстучком, гладкий, сытый, с бесстыжими желтыми выпученными глазами и стоячими, словно у гренадера Петровской эпохи, усами. Хвост торчал кверху, прямой, словно кусок черной трубы, и мяв был очень наглый. Кавалер! За его кавалерские качества бабка, видно, и любила кота, и стыдила для виду, попрекая некоей кошонкой Маруськой, с которой Бармалей, видать, имел прочные куры.
— Страмец! — топала Кузьмовна. — Охолощу!
Бармалей блудливо приникал к блюдечку. Мелкие капельки молока, разбрызгиваемые лаканием, падали на пол.
Дверь заскрипела, в избу вошла Мелита Набуркина. Она была не в настроении, и не удостоила даже взглядом повернувшееся к ней с полатей круглое Валичкино лицо.
— Ой, Мелашка! Ой, девка! — сказала хозяйка. — Ты пошто одна-то спишь? В чулане-то? Не холодно тебе? Ты — в одном месте, мужик — в другом.
— Он мне не муж, — ответила Мелита, которую вообще-то по паспорту звали Меланьей. Пренебрежительно поморщилась: — Скажете тоже, кока [1] Кузьмовна!
1
Кока — крестная мать (мест.).