Универсальное средство (сборник)
Шрифт:
Из всего увиденного удавалось понять только одно: они двуногие, двурукие, одноголовые… скорее всего.
Ставили ли мы ловушки? А как же! И ещё какие! Бросали сети с десантного бота на их сборища. И после этого могли сделать единственный вывод: они бесплотны. Но могут ли бесплотные существа шуметь при ходьбе?
Хорошо то, что предполагаемые гуманоиды не проявляли никаких признаков агрессивности. Хотя…
Ведь могло статься и так, что шагами их назвали в честь Альфреда Шага, нелепо погибшего в числе первовысадившихся. Первого и единственно погибшего. Что ни происходило потом, какие отчаянные головы ни пытались совершать любые безрассудные
Главное, оставалось неясным: как погиб Альфред, что явилось причиной смерти, какие обстоятельства тому сопутствовали, не повлияли ли на смерть аборигены – а может, и стали причиной? – всё оставалось покрытым слоем бесконечно крутящейся мглы.
Казалось, после его смерти отдельные отчаянные головы перепробовали всё, что могло вызвать раздражение и даже озлобление живых существ. Ксенобиологи стонали, но ничего не могли поделать с теми, кто решил любой ценой расшевелить безразличных туземцев.
Безразличных? А почему они ходили за нами по пятам? Почему едва не дышали в затылок, но, стоило кому-нибудь обернуться – тёмная фигурка исчезала, растворялась на грани видимости. И ничего нельзя было поделать!
А людей сжигало невероятное желание узнать. Узнать, пусть ценой собственной жизни. Но много ли даст такое знание? И всё же многие были готовы даже на это. И – ничего не получалось.
Я тоже анализировал обстоятельства гибели Альфреда. Не скажу, что мы были друзьями – я знал его, он знал меня, но вместе мы никогда не работали. Много раз я проходил по его пути – сначала с лёгким холодком между лопаток и ежеминутным ожиданием, потом… Потом было множество самых разных "потом": и безотрывно от приборов, которые ничего не показывали; и с вглядыванием в окружающее до боли в глазах, которые оказывались ничем не лучше приборов, и – чего греха таить, было и такое – с бездумной тупостью таща за собой верёвку, ничего не ожидая, ничего не предполагая, и приходя в себя лишь когда рывок закончившейся веревки возвестит, что дальше идти некуда…
Да, перемещаться по поверхности планеты можно было только на привязи. Иначе никто и никогда не сказал бы наверняка, куда и когда он придёт.
Нет, можно не пристегивать к поясу канат. Но так было ещё хуже. Почему? Создавалось полное впечатление, что ты идёшь не сам по себе, а туда, куда тебе велят. Или куда тебя гонят.
Посудите сами: любой человек, желающий поставить над собой… Над собой ли? Всё, что мы вытворяли впоследствии с собой, было следствием одного желания: узнать, на что способны здешние обитатели.
Но я отвлёкся. Так вот, любой человек, желающий поставить над собой эксперимент (назовем всё же так): что произойдёт, если бросить привязь и идти всё время прямо и прямо… Я понимаю: вспоминается известный прикол о том, что у человека левая (или правая) нога длиннее, и при отсутствии видимых ориентиров он неизбежно сделает круг, и вернётся в ту точку, из которой вышел. Если бы было так!
А что сказать о человеке, который специально делал десять шагов прямо, затем поворачивался на девяносто градусов, по курсографу и по своим ощущениям – скажем, направо, делал еще десять шагов, снова возвращался на прежний курс, то есть поворачивался в обратную сторону, налево. Делал таких циклов несколько раз… и тем не менее приходил в ту точку, из которой отправлялся?
Кто с кем забавлялся, кто кого исследовал? Как вообще подобное возможно?!
Что при этом творилось на экране мозгоискателя? А ничего: он не даёт привязки к местности, это не радиомаячок. И потом: разрешение! С расстояния в десять тысяч километров человек видится уже размытой точкой. А с десяти километров… В чём дело? В деятельности человеческого разума. Вы о чём-нибудь думаете, когда просто идёте по улице? Вот то-то и оно! А это уже и есть разумная деятельность, работа мозга. И предстоящий путь вы представляете, и прошедший помните. А следовательно, они тоже "помазаны разумом". Ну, и как по размытому на пару километров пятну, а то и побольше, определить, в каком именно его месте находится человек? Идти дальше? Я тоже когда-то был таким же умным. Смысл в том, что чем больше пройдёшь, тем более размытым становится пятно. И определить перемещения человеческого тела попросту невозможно.
Потому-то мы и предпочитали передвигаться на привязи. По крайней мере, это была наша привязь.
Впоследствии тактику действий мы выбрали самую примитивную: садился десантный бот, из него выбирались десантники – и расходились в разные стороны, на манер морской звезды. Сходство было тем более разительным, что каждый имел на поясе разматывающуюся рулетку. Ну, на сколько может размотаться мономолекулярная нить с барабана диаметром десять сантиметров? Но мы больше чем на три километра не уходили – чтобы не слишком долго задерживаться к чаю.
Сначала существовала инструкция, категорически запрещающая отстёгиваться. А потом она потеряла всякий смысл: никто и не думал отстёгиваться. Всеобщее любопытство сменилось полнейшей апатией. Как прикажете относиться к миру, который полностью тебя игнорирует? Который не просто не хочет показывать заветные уголки, не говоря о красотах природы, а вообще не хочет ничего показывать. Ну, может быть, кроме руин. Но руины – они все на одно лицо. Мало ли войн велось на Земле? И чем одна отличается от другой? На всех убивают, на всех разрушают… Пусть разными способами, но суть-то, суть?
Некоторые думали, что если планета даёт мощное излучение разума, общение возможно именно на ментальном уровне. Но какие мысли мы ни пытались передать планетянам – от глобальной любви до всесжигающей ненависти – ни на одну не получили отклика.
Поистине, гибель Шага явилась единственным контактом, единственным свидетельством состоявшегося общения. Но общения ли?
Я вспоминаю, как мы нашли его, когда он не вернулся в срок. Пошли по нити – не дура была Ариадна, хорошо придумала.
Он лежал среди груды камней – очередные развалины – и невысоких кустов, успевших прорасти сквозь камни. Редкие ветки, не выше колена.
Скафандр остался целым и невредимым, воздух исправно поступал в гермошлем, системы жизнеобеспечения работали превосходно.
Но Альфред был мёртв. И на его лице застыло выражение… нет, не ужаса, но безмерного удивления. Как будто он понял что-то, чего не знал никто, включая лучших представителей человечества.
Что и говорить: никаких следов вокруг не обнаружилось. Шаги – примерно с тех пор их стали называть именно так – наследили, буквально натоптали, метрах в двух-трёх от его вытянутой руки. Но с такого расстояния увидеть их он бы не смог: атмосфера планеты не позволяла увидеть и кончики собственных пальцев.