University. Повести
Шрифт:
– Что скажете, Эдуард Леонидович? –поинтересовался ректор.
– Даже и не знаю, что тут и сказать… –растерянно ответил тот.
– Вот именно! – довольно сказал Иванов. – А потому на сегодня заседание наше окончено. И да, кстати: по операции «Ъ» пока отбой.
Операцией «Ъ» называлась идея, чтобы каждый из членов ректора провел «дружескую» беседу с определенной группой представителей профессорско-преподавательского состава (так, чтобы ни один не остался не охвачен столь лестным вниманием руководства) на предмет того, чтобы те написали заявления о переводе на полставки, а лучше на четверть. Мотивировать по плану предполагалось тем, что это требование Президента о повышении зарплат, что денег на повышение федеральный центр не дает, а если не повысить, то вуз закроют. А так можно
– Чего бы это отбой? – недовольно спросила Бубнова, являвшаяся автором идеи.
– Так может нас всех выгонят через полгода, хоть память у людей хорошая останется… – лирично сказал ректор.
– Это не профессиональный подход, – скривилась Оксана Александровна.
– На сегодня все! – сказал Акакий Мардариевич, и проректор по инновациям скривилась еще больше.
Члены ректората стали выходить, однако проректор по научной работе не спешил выйти из кабинета.
– Вы что-то хотели? – спросил его Иванов.
– Да, хочу посоветоваться, какой мне лучше эпиграф добавить к моей новой монографии…
– Даже не раздумывая пишите: «Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики (ибо вам, а не кому другому посвящены мои писания)!» Франсуа Рабле, – и ректор испытывающе посмотрел на своего заместителя.
– Прекрасная идея, – спокойно ответил тот, а про себя подумал: «Действительно отлично: тебе я книгу и посвящу!»
Как только и Цирков вышел из кабинета, ректор быстро подошел к шкафу, открыл дверцу, достал бутылку с коньяком и прямо из горлышка несколько приличных глотков. Внутри разлилось приятное тепло, состояние стало более умиротворенным. «Пожрать надо сходить, – лениво подумал Акакий Мардариевич, – а то от работы кони дохнут, а я тут живу в постоянном стрессе!» И убрав заметно опустевшую бутылку обратно в шкаф, он под неодобрительным взглядом Марфы Васильевны вышел из кабинета и направился в сторону университетской столовой.
Проверка Рособрнадзора
Пообедав, Акакий Мардариевич вернулся в свой кабинет, сказал секретарше о том, что будет очень занят, потому что после плотного обеда по закону Архимеда полагается поспать, а он человек законопослушный. Пропустив мимо ушей какой-то ее ехидный, но ставший от ежедневного повторения привычный комментарий, ректор закрылся в кабинете, выпил стакан коньяка и прошел в комнату отдыха. Там он лег на диван, прикрылся пледом и погрузился в воспоминания, на которые его натолкнули слова проректора по учебной работе о проверке Рособрнадзора.
…Проверка Рособрнадзора у них была год назад; еще Борис Николаевич тогда работал. Иванову как сейчас вспомнились члены комиссии. Председателем была Таисья Алексеевна Поросюкова – худощавая пожилая дама, похожая на немку, которая выкуривала по три пачки крепких сигарет в день и выпивала по двадцать чашек кофе. Возможно, она чувствовала глубокое несоответствие того, чем она занимается, своему внутреннему душевному устройству, но так как пока не могла найти другой работы, предпочитала жить в состоянии постоянного внутреннего конфликта. В комиссию также входили: Гипзиба Ивановна Гнидикова – белобрысая бабенка лет тридцати, которая умела найти нарушения даже в том, что их нет, потому что отсутствие нарушений настолько подозрительно, что явно свидетельствует о том, что за этим скрываются какие-то более серьезные нарушения. В Рособрнадзоре у нее было прозвище «бультерьер». Нэнси Петровна Чувикина – субтильная дамочка, немного инфантильная, несмотря на то, что ей было уже под сорок. Ее всерьез не воспринимали; возможно, она была нужна для прикрытия, так как, ничего не понимая в сути проблем, могла с невинным взглядом доказывать, что они все правильно делают, с такой искренней убежденностью в собственной правоте, что это дорогого стоило. Мужчина был только один – Григорий Алексеевич Орлов. Ему недавно исполнилось тридцать пять, уверенность и внешняя доброжелательность были его визитной карточкой. Для игры в плохого и хорошего полицейского они с Гипзибой были идеальной парой.
Три дня они шерстили все бумаги, которые только могли найти в университете; Гипзиба чувствовала себя охотничьей собакой, которой дали команду «фас», Таисья Алексеевна явно нервничала и, несмотря на запах, каждый пять минут бегала курить к кабинету проректора по АХР Бориса Николаевича Котова, потому что на улице было холодно.
– Вы точно уверены, что здесь можно курить? – недоверчиво спросила она его, когда он в первый раз показал ей место для курения.
– И не только курить! – убежденно ответил тот, кто знал, о чем говорил.
– А почему же на этой табличке написано: «В университете запрещается курить и распивать спиртное. За нарушение увольнение»? – не унималась Таисья Алексеевна.
– Так это не для нас, а для чмырей, – смеясь ответил Котов с такой внутренней убежденностью, что она полностью разрушила все внутренние сомнения председателя комиссии. Она успокоила себя еще тем, что ходила курить под эту табличку только шестьдесят два раза в день, а все, что меньше ста – не считается.
Нэнси пугливо жалась к Гипзибе, которая предупредила ее, чтобы она ни в коем случае ничего здесь не пила и не ела. И приводила в пример свою историю, когда ей в одной академии, которую она хотела закрыть, подмешали в чай снотворное со слабительным. Чувикина ужасалась, а Григорий Алексеевич, смеясь, спросил: «Почему же ни мне, ни Таисье Алексеевне никогда ничего подмешивали? Может и тебе не подмешивали, просто стыдно признаться, что такая соня и засранка?» Гипзиба разразилась потоком отборной брани, но в глубине души чувствовала, что все не так просто – экспертиза, которую она заказала сразу же после инцидента, ничего не выявила; если перевести с научного языка на обывательский ее заключение было во многом схоже с тем, что сказал Орлов. А коллеги в конторе потом объяснили Гнидиковой, что если проверяешь фармацевтический факультет с намерением его закрыть, не очень профессионально есть и пить то, что там тебе дают.
С бумагами занимались в основном Гипзиба и Нэнси, у Таисьи Алексеевны все время уходила на то, чтобы выкурить шестьдесят две сигареты (в один день она позволила себе семьдесят восемь, но это просто потому что сбилась со счета и поняла это только по пустым пачкам. Впрочем, ей тут же удалось себя успокоить тем, что это все равно меньше ста, значит, не считается). Через каждые три сигареты она подходила к кофе-автомату, чтобы выпить чашку крепкого кофе. Григорий Алексеевич болтался по вузу, с любопытством осматривая стенды на стенах, болтал с сотрудниками. Заходя в кабинет, где работала комиссия, он, подходя к Нэнси, обычно начинал петь:
«Дым сигарет с ментолом,
Пьяный угар качает…»
Та сначала жутко смущалась, но потом научилась у Гипзибы говорить: «отстань, дурак». Впрочем, Орлова это ничуть не смущало: он подходил к Гнидиковой, обнимал ее, и, глядя на Чувикину допевал:
«И когда ее обнимаю,
Все равно о тебе вспоминаю».
Ему вообще доставляло удовольствие их цеплять. Однажды он спросил у них читали ли они книгу Элинор Портер про Полианну. Когда обе сказали: «Нет, а что?», Григорий Алексеевич с удовольствием рассказал, что там была служанка, которую звали Нэнси. Она очень переживала, потому что ей не нравилось ее имя. И Полианна смогла успокоить ее тем, что Нэнси – очень даже неплохое имя, насколько было бы хуже, если бы ее звали Гипзиба. И под возмущенные вопли дамочек со смехом вышел из кабинета.
Наконец, проверка завершилась. Гипзиба с торжеством предъявила руководству университета восемьсот тридцать два замечания. Таисья Алексеевна и Григорий Алексеевич согласились, что их число можно сократить до тридцати пяти: Гнидикова многих документов не увидела, и еще про многие не поняла, что именно это за документы. Они с Чувикиной сочли за благо поскорее убраться, а председатель комиссии и Орлов согласились, чтобы Котов проводил их на поезд.
– Ты там случаем не труп спрятал? – недовольно спросил он, беря в руки большую и длинную сумку Григория Алексеевича, в которой было не меньше восьмидесяти килограммов веса.