Унтовое войско
Шрифт:
Муравьев-Амурский отошел от молодежи и приблизился к группе военных.
— Я всегда гордился офицерами своей армии, которая не знала поражений от англичан и французов, — сказал он. — И вот теперь слышу, что зимовка наших войск на Амуре была похожа на зимовку Наполеона в России. Какая клевета! И кому, как не вам, военным, раскрыть ее!
Да, при отходе наших войск с Амура погибло от голода и морозов до трехсот солдат, казаков и офицеров. Не хватило провианта, теплой одежды…
Куда вы смотрели, господа? Богородицей сидели?
Вышел из строя начальник штаба, доложил:
— Ревизией
— Вот как! Помилуйте, что они творят!
Граф, казалось, только и ждал, чтобы обрушиться на купечество. Он забыл о военных и скорым шагом проследовал в смежную комнату, где расположились гильдейские.
Граф остановился на пороге, потряс саблей.
— Ну, купцы-бонвиваны, — крикнул он, — всяко мы с вами жили! Вы мне кровь пускали, ну и я вам ее пускал. Да только я с вами всегда по-честному… Я знаю, вы ненавидите меня за то, что в Кяхте мною установлено градоначальство, от Иркутска отделены Забайкалье и Якутия. Вам есть от чего приуныть. Пресеклись все ваши незаконные влияния на дела тех мест, а ведь тем влиянием вы пользовались давно через здешнюю губернскую власть. Монополия иркутских гильдий дала трещину, и немалую. Потерпели вы урон… полупочтенная публика.
Ну да, где надо, я и защищал вас. Есть ли тут, среди вас… Петр Дормидонтыч?
— Есть, как же… мы здесь, ваше высоко-прес-дит-ство! — отозвался испуганный Ситников.
— Помнишь ли ты, если не куриная у тебя память, как на твой богатый прииск покусился петербургский вельможный откупщик?
— Как же… Это для меня на всю жизнь истинное памятованье!
— Хотел он твой прииск прибрать себе… устроить это дельце через генерал-губернатора… административным порядком. Да не вышло!
А ты, Ситников, сознайся, что был уверен: его сиятельство так и распорядится — отберет у тебя прииск для влиятельного петербуржца. Думал так?
— Всяко думал. Все так думали, ваше сиятельство! Муравьев-Амурский повысил голос:
— Да разве во все годы моего управления я сотворил что-нибудь такое, что давало бы право делать обо мне подобные суждения?
— Мы полагали, что вашему сиятельству предпишут из Петербурга.
— Из Петербурга? Пусть! Если предпишет благоглупость министр — не исполню. Если сенат даст указ, должен буду исполнить, но все силы положу на то, чтобы сенат не дал такого указа.
Вы, иркутские купцы, ограждены законом. В честной торговле вам от меня помешки не будет. Сами не воруйте, так и вас не тронут. А вы, я гляжу, выставляетесь полузнайками. На Амуре хлеба мало… из-за вас. Нынче опять мало муки и солонины. А завали в лавках полно. Взыщу я с вас!
Голос графа гремел, постелено возвышаясь. Купцы притихли, опустили головы.
Муравьев-Амурский принял генерала Карсакова. Граф собрался в Петербург, чтобы подготовить сдачу поста председательствующего в совете главного управления Восточной Сибири давно выбранному преемнику своему.
— Николай Николаич, я недоволен газетой «Амур», — сказал Карсаков. — Да не я один. Она подстрекает общество. Эта газета…
— Ты недоволен «Амуром»? Разумеется, если там главный сотрудник Петрашевский, то газета и не может идти хорошо. А потому запрети печатать эту газету типографии, тогда редактору останется только переписывать свою газету через писарей. Меру эту я советую тебе принять немедленно. Редактору же объяви о том, чтобы он перестал метать петли и устранил от сотрудничества Петрашевского. А то пусть пеняет на себя, ибо клеветы и злобы мы не можем допустить в газете, которая находится под моей цензурой. Да и то подумай… Чего на них глядеть? Где надо — вымарай строчку. Без цензурной вымарки газеты не выходят. Иначе не избавимся от перлов глупости.
Про меня пишут, что я имею наклонности к петровским манерам, и тот, кто ругает меня в журналах да газетах, тот будто бы спасает меня от самого себя, заставляя меня страшиться общественного мнения. Видишь как… Должен я после всего этого сказать спасибо господину агитатору… Буду оставаться государственным деятелем и к тому же без диктаторских привычек, во всякое время года в белых лайковых перчаточках.
— А как бы вы посмотрели, ваше сиятельство, если бы этого социалиста Петрашевского мы вовсе удалили бы из Иркутска? А то этот пест не знает своей ступы.
— Посмотрел бы одобрительно, пожалуй. За дерзость в доносах и жалобах следует предавать подписавшихся тотчас же суду по распоряжению того правительственного места, куда эта жалоба поступила. Отправь-ка Петрашевского либо в Туруханск, либо в Минусинск.
…Участь Петрашевского была решена.
Глава десятая
На суде Катерина всех ввела в недоумение: и председателя, и заседателей, и публику. Ей председатель — вопросы о том, да о сем, как да что, а она на него глаза дерзкие зеленые уставила, понесла без остановки о своем венчании… Выходило так, что была она увезена Лапаноговым в Читу, тот будто угрожал, грозил предать ее тело на съедение зверям. Она притворно согласилась с ним обвенчаться, не чувствуя к жениху ни малейшего расположения.
— Вот еще, — прошептал председатель суда Оринкину, — крестьянская мамземля! Сума переметная. Ей и статью нескоро подберешь. Разве, что вот эту… «по глупости и невежеству крестьянского быта». Как думаете?
— Она еще посмела обвинить господ офицеров. Помилуйте, ну и баба! А ведь наружность… Хоть, не красавица, а если одеть как следует, то весьма презентабельна. Завлекательная рожица.
Председатель поглядел на Катерину, глубоко вздохнул и вытер платком лоб.
— Не забывайся! Да ты же сказала священнику, что согласна на венчание с казаком Кудеяровым! Это все слышали и на следствии ты показывала это же.
— Да… нет… Не помню. Обеспамятела я.
— Ну и дура! Не обессудь. Секут вас, секут, да мало-с. Себя издергала и нас всех издергала. Экая ты переметчивая!
Адвокат обратился к Лапаногову:
— Не изволите ли вы пояснить сказанное обвиняемой? Да без извертов!
— Как же… изволюс, — Лапаногов поднялся медведем, давил узловатыми пальцами спинку скамьи. — В рассуждениях она помутилась, обезьянничает слепо по чьему-то наущению, господа судьи. Видит бог, оговорила она меня. Ехала она со мной без принуждения, и ничем я ей не грозил, опросите хоть ямщика, хоть отчима ее. Обескуражен я вовсе. Хотя и по нутру она мне, по нраву.