Упадок и разрушение
Шрифт:
– Граймс, милый, я абсолютно уверен в искренности предложения. Ты ничего не потеряешь, если съездишь к Клаттербакам.
– Слишком поздно, старина, слишком поздно. К тому же в жизни такого не бывает.
– И Граймс исчез за обитой сукном дверью.
На следующий день на Лланабу обрушилось новое несчастье. В замок явились двое в ботинках на грубой подошве, в толстых драповых пальто, в котелках и с ордером на арест Филбрика. Его бросились искать, но не нашли: выяснилось, что он уехал утренним поездом в Холихед. Мальчики обступили сыщиков, однако почтительное любопытство вскоре сменилось разочарованием. Ничего таинственного и загадочного в этих двух субъектах не было - они неловко толкались в вестибюле, мяли в руках шляпы, угощались виски
– Гоняемся за ним, гоняемся, а все без толку, - сказал один, - верно я говорю, Билл?
– Почти полгода... Надо же, опять удрал. Начальство уже ворчать начинает - на одни разъезды сколько денег ухлопали.
– А что, дело очень серьезное?
– полюбопытствовал мистер Прендергаст. К этому времени вся школа собралась в вестибюле.
– Неужели он кого-нибудь застрелил?
– Да нет, пока, слава богу, без крови обходилось. Вообще-то, нам ведено помалкивать, но раз вы все его знаете, так я вот что скажу: он все равно сухим из воды выйдет. Добьется, чтоб его невменяемым признали. Психом то есть.
– Что же он натворил?
– Самовольное присвоение званий и титулов, сэр. Важной персоной притворяется. За ним уже пять случаев числится. Все больше по отелям работает. Приезжает, пускает всем пыль в глаза, мол, денег у него видимо-невидимо, живет словно лорд, выписывает кучу чеков, а потом ищи ветра в поле. Называет себя сэром Соломоном Филбриком. Но самое смешное в том, что, похоже, он сам верит собственным басням. Я с такими типами уже сталкивался. В Сомерсете, например, жил один - воображал себя епископом Батским и Веллским, все детей крестил, редкой был набожности человек!
– Как бы там ни было, - сказала Динги, - он уехал и жалованья не получил.
– Я всегда говорил, что в нем есть что-то подозрительное, - сказал мистер Прендергаст.
– Счастливчик!
– сказал уныло Граймс.
– Меня очень беспокоит Граймс, - сказал тем же вечером мистер Прендергаст.
– Удивительно изменился человек. Помните, каким он был раньше самоуверенным и бойким? А вчера вечером вошел в учительскую, да так робко, и спросил меня, как я считаю, в земном или загробном существовании воздается нам по грехам нашим. Я стал объяснять, но довольно быстро понял, что он меня не слушает. Он посидел, повздыхал, а потом вдруг встал и вышел, не дожидаясь, пока я закончу говорить.
– Бест-Четвинд рассказал мне, что Граймс оставил после уроков третьеклассников за то, что на него упала классная доска. Он был убежден, что они это нарочно подстроили.
– С них станется!
– Да, но на сей раз они, вроде бы, и правда были не виноваты. Бест-Четвинд рассказывал, что все даже переполошились, настолько странно он с ними говорил. Словно трагический актер.
– Бедняга Граймс. У него совершенно расшатались нервы. Скорее бы каникулы.
Но каникулы наступили для капитана Граймса гораздо раньше, нежели предполагал мистер Прендергаст, и наступили они при весьма неожиданных обстоятельствах. Три дня спустя Граймс не явился на утреннюю молитву, и заплаканная Флосси сообщила, что накануне вечером ее муж отправился в деревню, но ночевать не вернулся. Мистер Девис, начальник станции, показал, что в тот вечер видел Граймса и что Граймс был в крайне подавленном состоянии. Перед самым обедом в замке объявился молодой человек с узелком одежды, которую он обнаружил на берегу моря. Без особого труда было установлено, что одежда принадлежала капитану Граймсу. В нагрудном кармане пиджака был конверт, адресованный доктору Фейгану, а в конверте листок со словами: "Кто в грехе живет, тот в грехе и погибнет".
Было сделано все возможное, чтобы скрыть эту новость от учащихся.
Флосси была страшно удручена столь скоропостижным окончанием своего замужества, но траур надеть отказалась. "Я убеждена, что мой муж меня бы не осудил", - сказала она.
При таких невеселых обстоятельствах школьники стали собираться к отъезду - наступили пасхальные каникулы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
КОРОЛЕВСКИЙ ЧЕТВЕРГ
У Марго Бест-Четвинд в Англии было два дома: один в Лондоне, другой -в Хемпшире. Ее лондонский особняк, отстроенный в царствование Вильгельма и Марии, по общему мнению, был самым красивым зданием между Бонд-стрит и Парк-лейн. Насчет ее загородного дома единого мнения не было. Дом был новехонький. В сущности, его еще толком не достроили, когда - в канун пасхальных каникул - туда явился Поль. Ничто за всю бурную, а во многих отношениях и сомнительную жизнь миссис Бест-Четвинд не вызвало таких толков, как постройка или, точнее сказать, перестройка этого замечательного здания.
Дом именовался "Королевский Четверг" и стоял на том самом месте, которое со времен царствования Марии Кровавой [19] было родовым гнездом графов Пастмастеров. Целых триста лет, благодаря безденежью и бездействию этого почтенного семейства, дом выстаивал против капризов архитектурной моды. Никто не пристраивал к нему флигелей, не прорубал окон. Ни портик, ни колоннада, ни терраса, ни оранжерея, ни башни, ни бойницы не обезобразили его деревянный фасад. Вопреки всеобщему помешательству на светильном газе и ватерклозетах. Королевский Четверг избег руки водопроводчиков и инженеров. Плотник, которому должность его досталась от предка, некогда смастерившего деревянные панели в залах и соорудившего огромную лестницу, время от времени чинил только то, без чего здание могло бы развалиться, притом - следуя традициям и действуя только инструментами прадеда, так что через несколько лет его собственную работу непросто было отличить от дела рук его предков. В спальнях по-прежнему коптили свечи, а у соседей лорда Пастмастера давно вовсю сияла электричество; вот почему последние лет пятьдесят хемпширцы проникались все большей гордостью за Королевский Четверг.
19
Мария Кровавая - прозвище английской королевы Марии Тюдор (1516-1558), жестоко преследовавшей протестантов.
Если прежде он считался язвой на лице передового Хемпшира, то теперь по субботам и воскресеньям превращался в место паломничества. "А не съездить ли нам на чай к Пастмастерам?
– возникал вопрос после воскресного обеда.
– На их дом стоит взглянуть! Там все, ну буквально все, как бывало прежде. На прошлой неделе их посетил профессор Франке. Представляете, профессор сказал: если где и сохранились лучшие образцы старой доброй тюдоровской архитектуры, так это у Пастмастеров!"
Телефона у Пастмастеров не было, но они всегда были дома и неизменно радовались приезду соседей. После чая лорд Пастмастер, как правило, отправлялся с гостем-новичком на экскурсию по дому: показывал ему длинные галереи и просторные спальни, причем не забывал и о неком чулане, куда третий граф Пастмастер упрятал свою жену за то, что ей вздумалось перестроить печь. "Печь дымит по-прежнему, особенно если ветер восточный, - присовокуплял граф, - все руки до нее не доходят".
И вот гости уезжали восвояси в громоздких лимузинах, а дома, в современных особняках, самые впечатлительные из них, принимая перед обедом горячую ванну, размышляли, должно быть, об обретенном ими высоком праве на полтора часа выпасть из нашего столетия и пожить беспечной ленивой жизнью английского Возрождения. Вспоминали они и беседы за чаем: об охоте и о новой редакции англиканского молитвенника; а ведь лет триста назад у того же камина и в тех же креслах ту же беседу вели прапрадедушки и прапрабабушки радушного хозяина, в то время как предки гостей, надо полагать, спали на мешках с пряностями в каком-нибудь ганзейском городке или просто на соломе.