Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали
Шрифт:
Что касается «удельных князей» или «русских касиков», то большая часть из них возглавляла в 1993—1999 гг. автономные республики в составе Российской Федерации. Невразумительный статус автономии позволял местному авторитаризму развиваться до максимальных пределов, допускаемых конституцией, и далеко за эти пределы. Президент Минтимер Шаймиев в Татарстане или калмыцкий «хан» Кирсан Илюмжинов с оппозицией не особенно церемонились. Выборы с единственным кандидатом, подавление оппозиционной прессы, а в Калмыкии и политические убийства стали обычной практикой. Однако принадлежность к национальным меньшинствам, давая определенные преимущества «ханам», одновременно ограничивала их политические амбиции. Вот почему наиболее влиятельным из «удельных князей» стал все же мэр Москвы Юрий Лужков. Хотя политическая практика в столице не доходила до таких крайностей, как в автономиях, наблюдатели дружно признавали, что правит он в своей вотчине «твердой, порой даже очень твердой рукой» [172] . В методах Лужкова было многое от «красных губернаторов». Та же ставка на патернализм, демонстративная забота о социальных программах, та же публичность и «народность» власти — мэр самолично открывает чуть ли не каждое новое здание, построенное в городе, он позирует в кепке среди восторженной толпы, постоянно рассказывает о том, как заботится о бедных. В столице развивался своеобразный муниципальный госкапитализм, при котором городская администрация оказывалась и главным инвестором, и основным заказчиком многочисленных проектов, порой весьма прибыльных. Однако в отличие от «красных» губернаторов, делавших ставку на сохранение остатков промышленности, лужковская империя основывалась на своеобразной финансовой ренте.
172
Свободная мысль. 1996. N2 4. С. 40.
Как всегда бывает в условиях периферийного капитализма, взаимоотношения между глобальным «центром» и «периферией» естественным образом воспроизводились внутри страны. Точно так же, как по отношению к России «центром» выступали Западная Европа и США, по отношению ко всей России финансовым и деловым центром была Москва. Стихийная централизация капитала гарантировала постоянное перераспределение средств в ее пользу. В 1993—1996 гг. на Москву приходилось порядка 50% иностранных инвестиций. По мере нарастания инвестиционного кризиса эта диспропорция только усиливалась. «В 1997—1998 гг. для России был характерен не только общий спад инвестиционной активности отечественных инвесторов, — пишет Ирина Богачева, — но и дальнейшая концентрация прямых иностранных инвестиций в Москве. В 1997 г. в столице было сосредоточено около 80% общего годового объема прямых иностранных инвестиций...» [173]
173
Россия на пороге XXI века: социально-экономический кризис и пути его преодоления. С. 34. По данным Юрия Лужкова, в 1996 г. из 4,8 млрд долларов иностранных инвестиций на Москву пришлось 4,29 млрд. Всего в стране было лишь 7 регионов из 89, не получавших дотаций из федерального бюджета, — в том числе Москва. На самом деле столица могла финансировать федеральный бюджет лишь потому, что сама вытягивала финансовые ресурсы из всей России (см. Неделя. 1997. № 19).
Большая часть отечественного финансового капитала была также сосредоточена в столице. Именно здесь находились штаб-квартиры основных корпораций, тут они и платили налоги. Строительство и операции с недвижимостью стали важнейшими отраслями муниципального бизнеса, а городская бюрократия развила своеобразный симбиоз с частным сектором, кормившимся от ее заказов и подкармливавшим ее различными «пожертвованиями». Здесь же был достигнут своеобразный «трипартизм» — профсоюзы и предприниматели в равной степени оказались подчинены жесткому контролю аппарата, который поощрял «своих» и ставил на место непослушных.
Выборы 1996 г. в Москве, когда Лужков получил около 90% голосов, поставили социологов в тупик — мэр был популярен, но все же не настолько. Еще более «странными» были выборы Московской городской думы год спустя, когда во всех округах с примерно одинаковым результатом побеждали зачастую никому не известные ставленники мэрии, иногда даже не удосуживавшиеся вести избирательную кампанию. Проигравший блок бывшего председателя Моссовета Николая Гончара заявил о многочисленных нарушениях, но расследование дела потонуло в недрах Государственной думы [174] . Окончательные и полные итоги выборов так и не были вообще обнародованы. Спустя еще год «красный губернатор» Аман Тулеев провел выборы местного законодательного собрания таким же точно образом, не отдав оппозиции или независимым ни одного места.
174
Подробнее об этом см.: Kagarlitsky В. Moscow's Strange Vote // The Moscow Times. 25.12.1997. См. также «Независимая газета». 19.12.1997. Обзор «странностей» московских выборов был дан также в журнале «Итоги».
Все русские «касики» в той или иной форме контролировали политическую жизнь своей территории. Неравенство регионов означает неравенство их граждан. Формальные демократические свободы, провозглашенные в центре, имеют мало смысла в условиях существования авторитарных режимов на местах. Кремль охотно мирился с подобным положением дел на протяжении большей части 1990-х гг. Ситуация изменилась в 1998—1999 гг., когда стало ясно: без участия губернаторов трудно будет решить вопрос о том, кто победит в Москве. В известном смысле Россия пережила реальную децентрализацию власти. Беда лишь в том, что от перераспределения полномочий и политического влияния в пользу местных элит большинству народа жить не стало ни лучше, ни свободнее.
Зависимость населения от администрации предприятий и от местной власти все же не означала полной пассивности. После расстрела Белого дома в 1993 г. политический протест угасает, но социальные конфликты продолжают вспыхивать то там, то тут.
Пока «традиционные» профсоюзы боролись с «альтернативными», трудящиеся оказались предоставленными самим себе. Распространенным явлением стали «дикие» забастовки, которые сплошь и рядом терпели поражение, так как не были подготовлены. Из ФНПР начался отток наиболее активной части членов. Слабость профсоюзов привела к тому, что решающую роль в организации коллективных действий все чаще играли представители директорского корпуса. «Директорские стачки» стали наиболее типичной и массовой формой коллективных действий в России 1990-х гг. Обосновывая необходимость сотрудничества с директорами, газета ФНПР «Солидарность» писала: «Борьба профсоюзов за права конкретного труженика — одновременно и борьба за всю страну, за ее будущее. И здесь союзником профсоюзов являются так называемые “красные директора”» [175] . Даже в шахтерской забастовке 1989 г., которая считалась наиболее стихийной, имели место случаи участия директоров в забастовочных комитетах [176] . Участвовали директора и в организации коллективных действий вместе с профсоюзами ФНПР в 1992—1993 гг. Во время выступлений работников оборонной промышленности «Вести ФНПР» отмечали: «На большинстве предприятий действия профсоюзных организаций были поддержаны директорским корпусом. Местные органы власти проявили нейтралитет. Исключение составила администрация Владимирской области, запретившая подачу гудков (сирен) на предприятиях» [177] . Порой доходило до курьезов. Так, в Иванове директор АО «Шуйские ситцы» В. Тихонов, член Коммунистической партии Российской Федерации, самолично возглавил забастовочный комитет, требовавший от дирекции повышения заработной платы. «Профсоюзное обозрение» ехидно заметило по этому поводу, что «председатель забастовщиков В. Тихонов, требующий повышения зарплаты от директора В. Тихонова, — позиция, которая может заинтересовать специалистов по расщеплению сознания» [178] . На самом деле «случай Тихонова» лишь выявлял в крайней форме общую закономерность, состоящую в явной противоречивости и неоднозначности отношений между трудящимися и администрацией. Нередко коллективные действия, начатые по инициативе или с одобрения администрации, выходили из-под ее контроля. Однако до тех пор, пока под вопросом было выживание отрасли, подобное «социальное партнерство» оставалось весьма устойчивым.
175
Солидарность. 1994. № 16. С. 13.
176
См. Социалистический Донбасс. 8.08.1989. Обзор случаев участия администрации в шахтерских выступлениях см. в ст. Friedgutl Th., Siegelbaum L., Perestroika from Below: The Soviet Miners Strike and its Aftermath // New Left Review, May/June 1990, № 181. P. 13.
177
Вести ФНПР. 1994. № 7. С. 34.
178
Профсоюзное обозрение. 1994. № 9. С. 13.
Хотя альтернативные профсоюзы осуждали связь ФНПР с директорами, они сами понемногу начали устанавливать подобные связи. По словам «Профсоюзного обозрения», альтернативные профцентры в 1994 г. поставили перед собой непривычную задачу: выдвинуть своих людей на руководящие посты предприятий, чтобы «обеспечить свободным профсоюзам более широкие возможности для действий» [179] . Однако в отличие от «старых» профкомов, «альтернативные» профсоюзы в большинстве случаев не имели опыта взаимодействия с управленческими структурами, а потому делали ставку на новых людей. Это, естественно, вызывало сопротивление менеджеров.
179
Там же. 1994. № 7. С. I.
Вопрос о том, в чьих руках находится административный контроль над производством, приобретал особую остроту из-за отсутствия четкой законодательной базы трудовых отношений. Вопросы, которые раньше решались на основе неписанных норм и обычаев, в изменившихся обстоятельствах вставали по-новому, в зависимости от того, как складывается соотношение сил на предприятии [180] .
Роль директоров в отраслевых конфликтах 1990-х гг. особенно важна потому, что участники коллективных действий зачастую добивались не новых средств или льгот, а всего лишь требовали выплатить обещанное, дать то, что предусмотрено законами, правительственными программами и ранее заключенными соглашениями. При этом ФНПР, как правило, солидаризировалась с директорами, предъявляя требования правительству, а «альтернативные» профсоюзы утверждали, что виновниками неуплат являются сами директора. Представители СОЦПРОФа заявляли, что, по их мнению, «задержка зарплаты и неплатежи являются своеобразным видом взаимного кредита директоров предприятий» [181] . Это было подтверждено во время забастовок на АвтоВАЗе и на новосибирском заводе «Тяжстанкогидропресс», где безо всякой помощи государства директора смогли выплатить задерживаемую по нескольку недель зарплату на следующий же день после начала стачки. И все же, несмотря на все манипуляции директоров с финансами предприятий, «кризис неплатежей» носил структурный характер и порожден был политикой правительства, стремившегося таким своеобразным способом сдержать инфляцию.
180
См. Пронин С. , Столповский Б. Проблемы хозяйственной демократии. Профсоюзы и реформы в России. 90-е гг. М., 1994. С. 82—101, 111—130,139—143; Социальные конфликты в современном обществе. С. 66—109, 122—130.
181
Профсоюзное обозрение. 1994. № 7. С. 6.
Отраслевые выступления были сугубо оборонительными и «минималистскими». И трудящиеся и администрация не пытались добиться от властей каких-либо серьезных уступок или провести определенные изменения в избранной политике, они лишь настаивали на элементарном соблюдении своих прав. Постоянно повторявшиеся призывы к «корректировке курса реформ» в силу их абстрактности оставались не более чем общей декларацией и эмоциональным фоном массовых выступлений. После каждого серьезного выступления трудящихся власти выделяли средства на латание дыр, работники получали заработную плату, предприятиям предоставлялись определенные средства, но уже через несколько месяцев кризис повторялся.
Начиная с 1992 г. каждую осень по России прокатывалась волна трудовых конфликтов. В период, когда Федерацией независимых профсоюзов России руководил Игорь Клочков, его недоброжелатели склонны были объяснять эти «осенние наступления» тем, что лидер российского профцентра после посещения Японии решил повторить опыт Страны восходящего солнца. Но и после ухода Клочкова с поста председателя ФНПР именно осенью обострялись конфликты между профсоюзами и правительством. К этому времени деньги и у правительства и у предприятий кончались [182] .
182
Анализ массовых выступлений советского периода, проведенный В. Пономаревым, свидетельствует о схожих тенденциях: большая часть зарегистрированных и изученных общественных волнений приходится на «осенний период» (начиная с середины августа и кончая серединой ноября) или на «весенний период» (с марта по июнь). Если учитывать не количество выступлений, а число участников, прослеживается та же тенденция (Пономарев В. Общественные волнения в СССР: от XX съезда КПСС до смерти Брежнева. Мм 1990).