Управляя пустотой. Размывание западной демократии
Шрифт:
Таким образом, несмотря на довольно высокие показатели общеевропейской явки, начиная с 1990 года количество избирателей неизменно уменьшалось; при этом предпочтения тех, кто все-таки пришел на выборы, начинали активно меняться [9] . И в 1990-х годах каждый из этих показателей не только превысил послевоенные экстремумы (будь то минимумы явки или максимумы волатильности) в Западной Европе в целом, но и в большинстве отдельных стран. Минимумы политического участия и максимумы волатильности избирателей были неоднократно обновлены с 1990 года почти во всех старых европейских демократиях. Исключением стал Люксембург, у которого при низкой явке наблюдалась умеренная волатильность; Швеция, которая при высокой волатильности не всегда демонстрировала низкую явку; Дания, которая за два десятилетия не показала ни одного нестандартного значения. Помимо этих случаев, картина голосования с 1990 года поражает своей целостностью и последовательностью. По всей Западной Европе граждане, если они не воздерживаются от участия в выборах, голосуют, изменяя свои устойчивые партийные предпочтения. Опираясь на эти данные, мы можем зафиксировать в Европе процесс политического отстранения.
9
Это противоречит, например, поведению американских избирателей, описанному Беннеттом: Bennett, 1998: 745. По его словам, даже в условиях падения интереса к конвенциональным формам политического участия, «те, кто продолжает ходить на выборы, показывают стабильность и лояльность в политическом выборе, политических взглядах и способах обсуждения политики». Судя по западноевропейским данным, эта связь работает не всегда.
Лояльность партиям
Данные, полученные на индивидуальном уровне, подтверждают наши выводы еще яснее. Как показывают электоральные исследования и политические опросы, довольно часто существенные сдвиги, выявляющиеся в агрегированных данных по явке и волатильности, тесно связаны индивидуальным опытом и переживаниями. В блестящей работе Далтона и Ваттенберга «Партии без членов» (Dalton and Wattenberg, 2000) представлен и проанализирован впечатляющий массив подобных данных, доказывающий, как поразительно взаимосвязаны и широко распространены наблюдаемые нами тенденции. Одним из ключевых показателей, выявленных в результате опросов, стала степень, в которой отдельные избиратели испытывают чувство принадлежности или лояльности к политической партии; иначе говоря, степень, в которой их самоидентификация зависит от партийной принадлежности. Согласно данным Далтона и Ваттенберга, степень лояльности партиям снижается в семнадцати из девятнадцати исследуемых стран, включая ряд некоторых неевропейских государств. За исключением Бельгии и Дании, процент избирателей, отождествлявших себя с какой-либо партией, резко уменьшился за последние два десятилетия (табл. 3). Еще более поразительно то, что число избирателей, которые испытывали очень сильное чувство принадлежности к партии, также резко снизилось, причем в каждой из анализируемых стран. Как отмечает Далтон, удивительны как сами масштабы снижения, так и распространенность его в тех странах, по которым удалось собрать данные. По-видимому, происходящее не является случайным следствием стечения обстоятельств, и, как и в случае с многими другими данными, рассмотренными в этой главе, «наличие схожих тенденций в таком большом числе стран требует от нас выхода за рамки примитивных и узкоспециализированых объяснений… Опросы общественного мнения практически никогда не бывают настолько схожими в разных странах, а значит, мы имеем дело с глубинными и радикальными изменениями» (Dalton, 2000: 29).
Далтон и его коллеги собрали дополнительные данные, иллюстрирующие фундаментальность процесса. Например, избиратели из Австралии, Канады, Германии, Швеции и США все чаще голосовали разрозненно (split-ticket voting), выбирая во время единого дня голосования на выборах разных уровней кандидатов от разных партий, а не от одной и той же. Очевидно, что лояльный избиратель, имеющий сильную партийную лояльность, проголосовал бы за свою партию на выборах всех уровней (например, голосуя за кандидата от демократов, начиная с выборов в муниципальный совет округа или штата и заканчивая выборами президента США). Слабая партийная лояльность, отстраненность от политики и разрозненное голосование в целом представляют собой довольно беспечное избирательное поведение. Избиратели все реже готовы или способны заранее решать, за кого они будут голосовать, предпочитая без особого интереса наблюдать за кампанией вплоть до дня голосования. Эта картина становится все более распространенной (исключение составляет только Дания), и практически любое политологическое предвыборное исследование фиксирует существенное увеличение числа избирателей, определившихся с выбором либо в самом конце кампании, либо в канун выборов. Опять же это означает отсутствие долгосрочных обязательств со стороны избирателей по отношению к партиям и отстранение от участия в политической жизни. Неудивительно, что эти избиратели также гораздо менее склонны к участию в агитационной деятельности, посещению политических собраний, работе на партию или кандидата, убеждению окружающих голосовать и делать денежные пожертвования. Судя по доступным данным опросов, почти во всех странах подобные виды деятельности пользуются все меньшей поддержкой у избирателей: отдельные граждане все реже желают принимать участие в кампании и брать на себя дополнительные обязательства – многим из них удобнее быть просто зрителями в театре традиционной политики.
ТАБЛИЦА 3. Тенденции партийной идентификации в Западной Европе, 1960–1990 гг. (среднегодовое изменение, %)
Источник: Dalton, 2004: 33 на основе данных Евроба рометра и национальной электоральной статистики.
Партийность
Граждане также явно демонстрируют нежелание брать на себя ответственность и обязательства, связанные с членством в партийных организациях. Здесь также примечательно не только снижение общего числа членов партий в течение долгого времени, но и степень, в которой это снижение проходит во всех устойчивых демократиях (Van Biezen et al., 2009). Хотя эта динамика проявляется здесь более выраженно, чем в случае с изменением уровня явки или волатильностью избирателей, данные по партийному членству имеют тенденцию к более убедительному повторению, чем данные об обычном участии. Другими словами, до 1980-х годов динамика числа партийных членов была довольно неоднозначной и спорной. С 1990-х годов, напротив, тенденция приняла явный и, вероятно, необратимый характер.
В первом крупном исследовании, проведенном Кацем и Майром (Katz, Mair et al., 1992) на агрегированных данных официальной статистики, было рассмотрено большинство европейских государств с начала 1960-х до конца 1980-х годов. Это исследование показало, что формально доля партийцев в соответствующем национальном электорате несколько уменьшилась (везде, кроме Бельгии и Западной Германии), поскольку общая численность электората увеличилась за счет роста рождаемости; в результате абсолютное число партийных членов в исследуемый период оставалось практически неизменным. Действительно, к концу 1980-х годов численность членов партий выросла в абсолютном выражении в Бельгии, Западной Германии, Швеции, Норвегии и Италии и уменьшилась – как в абсолютном, так и в относительном выражении – в Финляндии, Нидерландах, Австрии, Дании и Великобритании. Из-за противоречивости эмпирических данных мы в свое время решили, что слухи о крахе партийной системы несколько преувеличены (Katz, Mair et al., 1992: 332). Этот вывод был подтвержден исследованием партийных предпочтений на индивидуальном уровне, где была обработана большая часть доступных на тот момент социологических данных (Widfeldt, 1995), и данными World Values Survey с начала 1980-х по начало 1990-х. Исследования начала 1990-х годов демонстрировали, что партийность остается на одном и том же уровне или даже устойчиво растет, как в случае Финляндии, Исландии, Нидерландов, Бельгии, Норвегии, Великобритании и Франции. В этих странах практически не наблюдалось доказательств «растущего разочарования в партийной политике» (Norris, 2002: 134, 135). Напротив, данные показывали, что политическая вовлеченность увеличивается.
Однако в конце 1990-х годов ситуация стала менее оптимистичной. К тому времени данные, получаемые на агрегированном уровне, уже не оставляли разночтений в анализе социологических опросов. Первая реальная проверка новых паттернов партийности описана в работе Майра и ван Бейзена (Mair and van Biezen, 2001). Она основывалась на анализе данных по тринадцати устойчивым европейским демократиям, а также ряду новых демократий. В каждой из устойчивых демократий соотношение партийных членов к электорату в период с начала 1980-х и до конца 1990-х годов в целом заметно снизилось (см. также: Scarrow [in Dalton], 2002: 86–95), то есть ни в одном из этих случаев уровень партийного членства не остался прежним, не говоря уже о том, чтобы вырасти. Агрегированные данные поистине поражают: в 1980 году в среднем 9,8 % избирателей в тринадцати стабильных демократиях состояли в партии, а к концу 1990-х этот показатель снизился до 5,7 %. Если проследить разницу по доступным для десяти устойчивых демократий данным еще глубже, то окажется, что в начале 1960-х во всех десяти странах среднее число членов партии составляло 14 %, а в большинстве – шести из десяти стран – этот показатель был выше 10 %. Другими словами, каждый десятый (или даже более) избиратель был членом политической партии. В конце 1990-х число стран, касательно которых можно было найти достоверные данные по партийному членству, увеличилось до двадцати. В них вошли как некоторые старые демократии, так и новые. Во всех двадцати средний коэффициент членства составлял всего 5 %, немногим более трети от уровня, зафиксированного в начале 1960-х, и из этих двадцати стран только в одной – Австрии – уровень партийного членства превысил 10 % [10]
10
Подобные тенденции проявляются и в развитых демократиях за пределами Европы. В Австралии в 1967 году в партиях состояло 251 000 избирателей, то есть 4,1 % электората. В 1997 году число упало до 231 000, что эквивалентно 1,9 % от возросшего по численности электората – см. подробнее: McAllister, 2002: 389–390. В Канаде наблюдался спад партийного членства с 462 000 в 1987 году до 372 000 в 1994-м, или с 2,6 до 1,9 % электората – см.: Carty, 2002: 355. В Новой Зеландии спад с 272 000 (12,5 %) в 1981 году дошел до 133 000 (4,8 %) в 1999-м – см.: Vowles, 2002: 416–419.
Конец ознакомительного фрагмента.