Упраздненный ритуал
Шрифт:
— Полным-полно, — сказал Дронго, — только миллионеры и убивают людей, поверьте мне на слово.
Она посмотрела на Дронго, лицо его казалось серьезным, но затем заметила усмешку, промелькнувшую на физиономии Вейдеманиса.
— Да бросьте вы меня разыгрывать, — отмахнулась она. — Где вы видели таких миллионеров? Только в кино? А в жизни они на своих миллионах сидят и охраняют их, чтобы не потерять. И других забот у них нет.
— Это концептуальный спор, — согласился Дронго и вдруг спросил:
— Почему вы бросили учебу, Ольга? Почему вы не стали учиться дальше?
— Что? — казалось, этот вопрос застиг ее врасплох.
— Мне рассказывали, что вы
— Вам не все сказали, — она поправила волосы, взглянула на Дронго. — Вам не все рассказали, — повторила она, — я ведь в институт поступила. В политехнический, как и хотела. А потом встретила своего будущего мужа. Он старше меня, мы с ним случайно познакомились… Когда мы нашего первого ребенка ждали… Ну, в общем, что говорить… Я возвращалась домой, когда меня сбила машина. В результате у меня был выкидыш. Я потом полгода лежала в горячке, все не могла себе простить, что не заметила машину. Хотя как положено переходила, на зеленный свет. А он пьяный был, сукин сын, говорят, племянник какого-то министра. Вот мы с мужем и решили тогда уехать отсюда. Врачи мне сказали, что у меня больше детей не будет. Я с горя чуть руки на себя не наложила.
В классе было слышно, как где-то в коридоре переговариваются сотрудники полиции. Трое мужчин молчали, ожидая окончания этой истории.
— А потом я снова забеременела, — с вызовом сказала Ольга, — врачи говорили, что мне нельзя рожать. А я знала, что буду рожать. Знала, что нужна мужу, вот такая нужна. Больная, пустая, но нужна. Знаете, как он за мной ухаживал. И его глаза… Я тогда поняла, что у бабы одно счастье есть в жизни, когда на нее вот так мужик смотрит. И нет больше никакого счастья для женщины, что хотите мне говорите. Он мне сказал: ты мне нужна, и больше ни о чем не думай. А я думала. Думала. Знала, что сына он хочет. Как и все мужики нормальные, сына хочет, — она тихо заплакала.
— Извините нас, — сказал Дронго, — не нужно больше ничего рассказывать.
— Нет, расскажу, — возразила Ольга. — Я несколько месяцев на сохранении лежала. Все боялась повторного выкидыша. До самой последней минуты не разрешала проверить, кто у меня будет. Твердо знала, что будет мальчик. Я его чувствовала в себе, слышала, как он ночами бился, разговаривала с ним.
Она вытерла лицо.
— Там, в горах, есть такое лекарство. Сейчас о нем все знают. Мумие называется. Мне его давали пить. Врачи говорили, что шансов почти нет. Почти нет никаких шансов. А я ждала, когда, наконец, мой мальчик созреет. И через девять месяцев легла на стол. Сама попросила: если со мной что-нибудь случится, спасайте мальчика. Врач-старик, такой чудный таджик, почти по-русски не говорил. Он спас и меня, и мальчика. А вы спрашиваете, почему я не училась. Зачем же мне было бегать от своего счастья? Они сегодня за мной сюда приедут — муж мой и сынишка маленький. И я знаю, что должна к ним живой и невредимой выйти. И если я этого подлюгу убийцу найду, если только я с ним встречусь, он мне ничего сделать не сможет. Я ему, подлецу, глаза выдавлю, я ему все скажу. Я свое горе уже хлебнула, полную чашу. Нельзя мне умирать, понимаете, нельзя.
В комнате стояла тишина. Все боялись даже шевельнуться. В такой момент лучше помолчать, слова могут оскорбить тишину. Это длилось целую минуту. И только затем Дронго сказал:
— Я знаю о мумие. Когда у моей мамы оторвало палец, врачи пришили его и залечили этим лекарством. Я слышал о его чудесных свойствах. Спасибо, Ольга. Идите и пришлите к нам Магеррамова. Скажите, что мы хотим с ним поговорить.
Она кивнула на прощание и вышла из комнаты.
— Вот так в жизни бывает, — задумчиво сказал Вейдеманис, — иногда думаешь, что твоя жизнь не удалась и Бог зачем-то ставит на тебе эксперимент. А на самом деле… Может, она должна была пройти через все эти муки, чтобы обрести свое счастье? Может, поэтому она такая счастливая?
Дронго помнил, что Вейдеманиса бросила жена, оставив ему дочь. Поэтому не торопился отвечать. Наконец он сказал:
— Не знаю. Трудно вообще решать за других, что такое счастье. Она потеряла первого ребенка, заболела, бросила учебу, не сделала карьеры. Казалось, что все кончено и жизнь не удалась. А с другой стороны, у нее есть любимый муж, который остался ей верен в трудной ситуации, и выстраданный ребенок. Бог дал ей все, что она могла бы у него попросить.
— Я всегда подозревал, что ты скрытый антифеминист, — пробормотал Вейдеманис, — для тебя счастье женщины в семье, в любимом человеке.
— Да, — кивнул Дронго, — а я этого никогда не скрывал. Вместо дурацкого ора феминисток, которые спорят, кто главнее — мужчина или женщина, я искренне считаю, что важнее всего сама жизнь человеческая и чувства, которые возникают между людьми. Мне иногда кажется, что человечество выживает именно благодаря этим чувствам, этой особой энергетике, возникающей между людьми. Она материализуется и защищает наше пространство от энтропии зла, которое тоже материализуется, в не меньшей степени.
— Вы философ, Дронго, — заметил Ахмедов, — вам нужно менять профессию.
— У меня философская профессия, — улыбнулся в ответ Дронго, — я уменьшаю энтропию зла, пытаюсь в меру своих возможностей сузить ее размеры. Разве это не замечательная работа?
Ответа он не услышал. В комнату вошел Фазиль Магеррамов. Вид у него был взволнованный и несколько растрепанный. Однодолларового галстука «под фирму» на нем уже не было. Две верхние пуговицы рубашки были расстегнуты. В добротном костюме он смотрелся сейчас гораздо лучше, чем раньше.
«Еще браслет снять, — подумал Дронго, — и будешь похож на нормального мужчину».
Глава 11
Магеррамов был явно взволнован. Только что из класса, вся в слезах, вышла Оля. Он не скрывал своего волнения, входя сюда.
— Здравствуйте, — осторожно сказал Магеррамов, обращаясь к присутствующим. У него была та почтительная осторожность, которая бывает только у торговых и финансовых работников при виде сотрудников правоохранительных органов.
— Здравствуй, Магеррамов, — майор Ахмедов почувствовал в нем свой «контингент». Это был не независимый бизнесмен Аббасов, и не Габышев, работавший неизвестно на кого. Это был человек, боявшийся любого сотрудника в форме. Магеррамов знает правила игры и будет играть по этим правилам. Поэтому Ахмедов взял инициативу в свои руки и, показав вошедшему на стул, разрешил сесть. Этому можно говорить «ты», он не обидится.
Магеррамов осторожно сел на краешек стула. По-русски он говорил с небольшим акцентом. Однако Ахмедов допрашивал его именно на русском.
— Ты дружил с Керимовым? — сразу спросил майор.
— Мы вместе учились, — осторожно ответил Магеррамов.
— Это я знаю, — нахмурился Ахмедов, — я хотел уточнить: как хорошо ты его знал?
— Много лет знал. Дружили, — Фазиль почувствовал, что чем-то вызвал недовольство сотрудника органов, и сразу попытался исправить положение. — Мы очень дружили, — добавил он.