Упрямица
Шрифт:
Пока прислуга возилась за сервировочным столиком, Лусеро взял Мерседес под руку и подвел к обеденному столу.
– Позволь поухаживать за тобой… – Он отодвинул тяжелый стул, усадил ее поудобнее и с дьявольской грацией склонился над нею. – Твоя кожа, как и прежде, благоухает лавандой, – шепнул он, и его теплое дыхание коснулось ее обнаженного плеча.
– Ты ошибаешься, Лусеро, это не лавандовая вода из Франции, а настой местных трав. Я их вырастила в саду, высушила и настояла. Это единственные духи, которые мне
«Зачем я так откровенна с ним? И почему так нервничаю?» – подумала она.
– Вполне возможно, что война приносит не только беды, но и учит кое-чему полезному. И, надеюсь, фортуна скоро улыбнется нам.
Он занял свое место во главе стола и подал знак Ангелине обслужить его.
– Сомневаюсь, что фортуне будет дело до нас, пока длится эта бойня, а ей не видно конца, – произнесла Мерседес, отломив себе кусочек лепешки. Она знала, что все оставшиеся лепешки пойдут на праздничный ужин прислуге.
– Раз я теперь дома, то займусь домашними делами, – заявил Лусеро. – Я договорюсь с комендантом французского гарнизона в Эрмосильо, чтобы он обеспечил охрану поместья.
– Не делай этого! Французы только навлекут на нас ненависть бандитов, обитающих в горах, а когда солдаты уйдут, нам придется платить двойную цену за покровительство чужестранцев.
– Ты стала очень расчетливой, Мерседес.
– Мне пришлось научиться этому, оставшись одной…
– Ты теперь не одна! – произнес он громко, чтобы его слова слышали служанки, наполняющие их тарелки.
– Что ж, я готова принять от тебя помощь, хотя мало рассчитываю на нее.
Слова жены заставили его поперхнуться первым же куском жаркого, отправленным в рот. До чего возросла ее гордость за эти годы, и чем, интересно знать, она так гордится?
– Моя мать, а затем отец Сальвадор напомнили о моем супружеском долге. Я готов его исполнить немедленно. Как ты на это смотришь, дорогая?
Нежное, искусно приготовленное мясо теперь у нее застряло в горле. Она с трудом проглотила этот кусочек. Трапеза с супругом оказалась тяжелым испытанием.
– Мне не надо напоминать о моем долге. Я посвятила свою жизнь Гран-Сангре, работая наравне с пеонами, торгуясь с перекупщиками и давая взятки правительственным чиновникам. Я делала все, что положено делать мужчине. Я даже однажды поставила к стенке французского полковника…
– И расстреляла? – Его брови в изумлении вскинулись вверх.
– Обстоятельства заставили меня изучить, как пользоваться двустволкой Ле-Фуше твоего папаши. Не так уж трудно из отличного ружья поразить цель.
– Но надо иметь мужество… – он, не скрывая любопытства, перегнулся к ней и уставился Мерседес в лицо, – …убить!
Последнее слово повисло в тишине.
– Я его пощадила.
– Пощадишь ли ты меня, если я потребую того, что хочет мужчина от женщины? Или направишь дуло ружья в мою грудь?
Он сжал ее руку в своей. Она не противилась.
– Твои ручки такие маленькие и нежные – руки настоящей госпожи. Поэтому они и могут сделать из любого мужчины раба. Ты знаешь, на что способны твои ручки, Мерседес? Ответь мне…
Она молчала, а он, вместо того чтобы заняться остывающей едой, начал рассматривать ее руки.
Не было на них длинных заостренных ноготков, кожа на пальцах и ладонях была жестче, чем подобало женщине ее происхождения и положения. Все, что за годы его отсутствия обрушилось на поместье Гран-Сангре, оставило след на этих нежных руках.
Изучение, которому Лусеро подверг ее руки, смутило Мерседес. Она не могла скрыть от него биение участившегося пульса.
– Я уже говорила тебе, что мне пришлось работать вместе с пеонами, – объяснила она, как бы извиняясь за недопустимый для благородной сеньоры загар на коже. – В поместье остались работники, кому уже больше шестидесяти или зеленые юнцы. А крепкие мужчины или ушли в горы к хуаристам, или их расстреляли французы.
– Как тебе повезло, Мерседес, что я не старик и не зеленый юнец, а полный сил и желания мужчина…
– Мне не нужен мужчина в постели… Поместье нуждается в хозяине.
– Одно не исключает другого. Я хочу, чтобы гасиенда стала моим настоящим домом.
– Ты не заслуживаешь этого и не достоин именоваться хозяином Гран-Сангре.
– Я наследник и имею все права на гасиенду.
– Право на нее ты потерял, как и твой расточительный родитель, оставив меня, больную мать и пеонов на милость бандитов-хуаристов.
– Французы пришли сюда не без моего участия! – усмехнулся Лусеро.
– Не знаю, насколько ты помог им в победоносном нашествии, но при французах нам не стало лучше.
– Как бы я желал пообещать тебе, что скоро наш дом станет полной чашей.
– Бесполезно мне что-либо обещать. В чудеса я не верю, хотя хотела бы. Надеюсь, что одно чудо все же свершится.
– Догадываюсь, о каком чуде ты говоришь – чтобы я растаял, как дым, скрылся с глаз долой.
– Я уже сказала, что не верю в чудеса, – ледяным тоном отозвалась Мерседес, и это заставило его наконец отпустить ее руку.
Он откинул голову, добродушно рассмеявшись:
– Но для чего же я проскакал тысячу миль, откликнувшись на призыв своей осиротевшей семьи? На зов крови, в конце концов!
Он вдруг отбросил напускную веселость, как надоевшую ему маску, и мгновенно стал серьезным.
– Мой отец прекрасно понимал, что не исполнил долга перед семьей. Я не собираюсь идти по его стопам.
«Вот твой шанс! Воспользуйся им!» – подумала Мерседес.
– Мы должны обсудить, что означает слово «обязанности». У меня было много времени в твое отсутствие поразмышлять об узах брака, которыми мы связали себя по недоразумению.