Ур, сын Шама. Формула невозможного
Шрифт:
— Чепуху про стаканчики я ему не внушал, — помедлив, ответил Ур.
— Но текст заставил забыть, так? О тебе ходят всякие слухи. Будто ты гипнотизер, факир, не знаю, кто еще… Мне это неприятно, Ур. Не только потому, что я к тебе… дружески расположена, но и потому, что считаю тебя оригинальным ученым. Я не все понимаю в твоем проекте, но чувствую, что это огромно… глобально…
Она вдруг осеклась. Что с ней происходит? Разволновалась, как школьница. Щеки горят, голос прерывается…
— Извини мою вспышку, — сказала она, взяв себя в руки. — Ты вправе не
Ур посмотрел на нее долгим взглядом.
— Единственный человек, которому мне хочется рассказать о себе, — это ты, Нонна, — проговорил он так тихо, что она подалась вперед, чтобы расслышать. — Очень, очень жаль, что я не могу… И вообще… кажется, я натворил много глупостей…
Он умолк. Балконная занавеска под порывом ветра метнулась в комнату, задела его по лицу. Нонна не прерывала молчания. Что ж, ясно… Что-то мешает ему быть откровенным. Но довольно и того, что он сказал: «Единственный человек — это ты…» Эти слова теперь всегда будут с ней…
— Валерий однажды назвал меня Каспаром Хаузером, — сказал Ур. — Потом я прочел эту книгу. Ты читала?
— Да.
— Каспар Хаузер ничего о себе не знал — кто он, откуда взялся… Я тоже кое-чего не знаю о своем происхождении, но… в общем, я не Каспар Хаузер.
— Неважно, Ур. Происхождение не имеет никакого значения.
— Нет, Нонна, имеет. Каждый человек ведь — непросто сам по себе. Он куда-то уходит корнями, в какую-то глубину. Его разум связан с окружающими проявлениями разума гораздо прочнее, чем ты думаешь… чем мы думаем…
— Окружающие проявления разума? Что ты имеешь в виду? Разум всех других людей?
— Да. Где бы они ни жили.
— Не совсем понимаю, к чему ты клонишь. Разум взаимосвязан, поскольку мы живем в обществе, это так. Но при чем тут происхождение каждого отдельного человека? Мой прадед был полковым капельмейстером, твой — ну, допустим, пастухом. Ну и что? Имеет значение не то, откуда, из какой среды ты вышел, а то, кто ты таков сейчас.
— Ладно, — сказал Ур. — Возможно, ты права. Надо мне идти, Нонна.
Они вышли в переднюю.
— Завтра меня попросили прийти после работы к профессору Рыбакову, сказал он.
— К Рыбакову? Это который занимается социальной психологией? А зачем?
— Для беседы. — Опять он посмотрел на нее пристально и долго. Спасибо тебе, Нонна.
— Перестань рассыпаться в благодарностях. Мне хотелось как следует тебя накормить, вот и все. Ты позвони мне завтра после беседы с Рыбаковым, хорошо? Ну, до завтра, Ур.
Он вдруг погладил ее по плечу. Резко отдернув руку, повернулся и выбежал на лестничную площадку.
С балкона Нонна смотрела на него, пока он не свернул за угол.
Глава третья
УРИЭЛЬ
Я накалил легонько самоварные щипцы и приложил их к ладони. Запахло горящим мясом… Номер отложили.
Пляж был хорош тем, что, собственно, еще не был пляжем: узкая полоса гальки, по бокам ограниченная бетонными блоками волнорезов, выступавших далеко в море. Блоки еще не успели обрасти зелеными бородами водорослей. Здесь строили не то новую гостиницу, не то пансионат, — лязгал экскаваторный ковш, громыхала бетономешалка. Здесь еще не было лежаков и тентов, автоматов с водой и пивом, ни мороженщиц, ни продавцов вареной кукурузы, ни — страшно вымолвить — сувенирных киосков.
И поэтому здесь пока было мало купающихся. Во всяком случае, между распростертыми на пляже телами оставались просветы.
Еще то было хорошо, что катера спасательной службы редко наведывались к этому необорудованному пляжу. И, пользуясь этим, Ур выплывал далеко за линию буйков.
Выплыл и сегодня. Долго лежал на спине, вольно раскинув руки и глядя в синее небо с реденькими, чистенькими, как гигиеническая вата, облачками.
Затарахтел, приближаясь, мотор. Ур закрыл глаза, приготовляясь к неприятностям.
— Штраф захотел?! — гаркнул усиленный мегафоном голос. — Середина моря заплыл!
Мотор, фыркнув, заглох. Открыв глаза, Ур увидел борт катера и два сердитых коричневых лица под беловойлочными абхазскими шляпами с растрепанными полями.
— Забирайся катер, гражданин! Отвезем на берег, штраф будем вынимать!
— Не надо, я сам доплыву, — сказал Ур, переворачиваясь на живот. — Не бойтесь, я не утону.
— Как не бойтесь, как не бойтесь! — вспылил спасатель.
Тут его напарник, флегматичный моторист, сказал:
— Пускай плывет, Гиви. Это циркач тот самый.
Гиви перегнулся через борт, всматриваясь в Ура. Потом на узком его лице возникла доброжелательная улыбка.
— Прости, дорогой! — крикнул он. — Не узнал! Плыви себе на здоровье! — И напарнику: — Заводи мотор, Сандро. Если он утонет — сам себя поднимет!
Сказав это, он захохотал на все Черное море.
Не спеша Ур доплыл до пляжа. Сел, переводя дыхание, возле свертка с одеждой на горячую от солнца гальку.
На всем длинном, усыпанном курортниками черноморском берегу Ур был, наверное, единственным человеком, обходившимся без лежака или подстилки. Покойно возлежал он на здешних булыжниках, давая пищу для толков и острот. Один московский филолог, остановив на Уре рассеянный взгляд, вспомнил четверостишие Тредиаковского, как нельзя лучше выразившее суть дела:
На острых камнях возлегает, Но оных твердость презирает, По крепости могучих сил, Считая их за мягкой ил.— Ви далеко плаваль, — сказал Уру сосед, подтянутый крепкий мужчина средних лет. На нем были черно-белые, в шашечку, плавки, огромные защитные очки, закрывавшие пол-лица, и белая войлочная шляпа. — Я смотрель бинокль, — добавил он с улыбкой.