Ураган
Шрифт:
…Правильно, дочка, а теперь съешь тарелку этой вкусной каши, ты ведь послушная девочка, ты ведь не хочешь быть похожей на Клару, которая не слушалась своих родителей, и над которой сейчас все в деревне смеются, хотя вчера все завидовали, потому что она не боялась любить, и которую ненавидели и вчера и сегодня, но сегодня уже готовы снисходительно простить…
Ты ведь не хочешь для себя такой судьбы, Элиза?
Элиза не хотела. Вы можете спросить, почему же, в таком случае, она, еще до приезда графа, разводила шашни с Карэном? Но нравоучения – это одно, а потребности молодого здорового тела – совсем другое. Все нравоучения остаются пустыми звуками до тех пор, пока на собственном опыте не убедишься в их обоснованности или, напротив, в отсутствии таковой.
Факт собственной беременности на длительное время выбил Элизу из колеи, и был миг,
Почему-то Элиза была уверена, что это будет мальчик.
На протяжении последующих дней Элиза занималась тем, что успокаивала себя – и преуспела в этом. Все совсем не так страшно, как ей кажется, она просто ужасная трусиха (как пойманный зайчонок), конечно же, Эксферд не бросит ее, он позаботится о ней и ребенке. Она навоображала себе всяких ужасов, а дело-то самое обычное. Может быть, граф, узнав о сыне, сочтет своим долгом жениться на ней. Конечно, это только фантазии, но… Ее сердце замирало, когда она думала об этом. Только надежды на скорое осуществление своей давней мечты и почти детская вера в этого сильного, мужественного, благородного, а главное – любящего ее человека, помешали ей уже тогда в срочном порядке начать изыскивать средства для того, чтобы избавиться от плода.
Две или три недели Элиза прожила в городе относительно спокойно – она и скучала по Эксферду, и со страхом ждала встречи с ним, но знала, что ждать еще долго, а потому как могла старалась отвлечься. Она заказала себе несколько новых платьев, купила пару дорогих безделушек и почти каждый день ходила на площадь смотреть на представления заезжих актеров – до тех пор, пока надвигающаяся зима не заставила комедиантов покинуть Лешшаль и отправиться на поиски острова с климатом потеплее.
Потом потянулись иные дни, когда Элиза стала прислушиваться к шагам на лестнице и целые дни проводить у окна, высматривая на улице фигуру благородного всадника в атласном плаще, дни, когда ожидание росло, а тревога и беспокойство– усиливались, ибо месяц подходил к концу, а ее возлюбленный все не появлялся, а потом наступили дни, когда все сроки вышли, но Элиза все ждала, отгородившись от торжествующей реальности высокими стенами памяти и веры, и марево прошедших дней сливалось перед ее глазами, а она жила в каком-то безвременье, и противилась любым попыткам окружающих вытащить ее оттуда, избегала любых упоминаний о датах и числах, и, хотя зима была близко, не покупала себе теплых вещей, потому что грядущую зиму она проведет в замке графа Эксферда, да-да, он обещал, он приедет и увезет ее, и они вместе посмеются над ее страхами, и она прижмется к его куртке, отороченной волчьим мехом, и не отпустит Эксферда от себя больше никогда…
Но вот, подошли дни, когда прятаться от правды стало уже невозможно – дни, когда городские улицы замело снегом, и Элиза, согревая дыханием посиневшие от холода пальцы, глядя из своего окна на покатые черепичные крыши, на карнизы, сияющие белоснежным великолепием, думала: «Мне самой надо пойти в замок. Это недалеко, в карете мы ехали всего лишь два дня… Даже если буду идти пешком, доберусь за каких-нибудь пять или шесть дней… Не может же быть, чтобы он и в самом деле забыл меня…»
Но пешком она не пошла. Она наняла крытую повозку вместе с возницей. Она также купила теплый плащ, изящные, подбитые мехом полусапожки, большой шерстяной платок и толстые, похожие, если их поставить вертикально, на два маленьких домика с трубами, рукавички. В начале дороги возница предпринял попытку разговориться с ней, но Элиза, по-прежнему пребывающая в коконе своей собственной реальности, возницу в этом начинании не поддержала, и новых попыток он больше не предпринимал. Если бы Элиза еще в городе хоть на час выбралась из своего кокона, если бы послушала противоречивые слухи, ходившие о помолвке Эксферда и Терейшы Сэларвотской – противоречивые, потому что помолвка произошла за много морских лиг от Леншаля, и никому еще толком не было известно, где состоится свадьба: на вотчине родителей Терейшы или в родовом замке графов Леншальских – тогда, возможно, Элиза никуда бы не поехала. Или поехала бы, но была бы внутренне готова к приему, который ей окажут в замке…
…Усатый сержант замковой стражи – тот самый, который сопровождал ее в город – молча преградил ей путь.
– Мне нужно увидеться с графом, – произнесла Элиза, постаравшись изгнать смятение из голоса. Она до сих пор верила, что стоит ей встретиться с Эксфердом – и все образуется само собой.
– Его нет.
– Я могу пройти? – Элиза попыталась обойти стражника.
– Не велено, – обронил сержант, загораживая ей дорогу. Молодые должны были приехать буквально на днях, и можно было себе представить, какой случится скандал, если в первый же день в графских покоях Терейша обнаружит эту девицу. Управляющий не хотел рисковать своим местом, не хотел, чтобы Эксферд наказал за то, что он пустил в замок Элизу – и поэтому он отдал соответствующие распоряжения страже.
– Кто вам это запретил? Граф? – Голос Элизы больше не дрожал. Да, именно так она возьмет этот барьер из металла и мяса, эту груду мышц, преградившую ей дорогу: твердой решимостью и уверенностью в своей правоте…
Но сержант не ответил. Он не смотрел на Элизу: он смотрел сквозь нее. Меру ее уверенности и решимости он мог бы измерить с точностью до миллиметра. В первый день он на своем посту, что ли?..
Он высился над ней неколебимо, как скала, жевал табачную жвачку и оттого вдвойне казался похожим на вола, улегшегося посреди проезжей дороги. Такому животному все равно – крики, брань, побои, оно не встанет, пока не почувствует очень сильную боль или не ощутит голода.
Элиза поняла, что в замок ее не пустят.
Тем не менее, когда она удалялась от замковых ворот, осколки надежды еще жили в ней. Конечно же, стражник солгал ей. Эксферд в замке. Он просто – от этой мысли у нее защемило сердце – позабыл о ней, может быть, ему вскружила голову какая-нибудь нахальная вертихвостка, но она добьется встречи со своим любимым, добьется – даже если все стражники мира попытаются ей воспрепятствовать.
В ближайшей деревушке она без труда отыскала постоялый двор, сняла комнату и только сейчас догадалась разузнать что-нибудь о своем любимом. И разузнала…
Она уже ни на что больше не надеялась. Снова, как полгода назад, ее жизнь перевернулась – но на этот раз не в лучшую сторону. Она не знала, что ей делать, как дальше жить. У нее еще оставалась небольшая сумма из тех денег, что дал ей Эксферд (значительную часть средств она уже успела потратить), но того, что осталось, ей хватило бы в лучшем случае на год-полтора, да и то – если жить, во всем себе отказывая.
Но, может быть, Эксферд, узнав, что она ждет от него ребенка, захочет обеспечить ее? Может быть, он позволит ей поселиться в замке и воспитает ее сына среди других своих сыновей, и, может быть, Терейша Сэларвотская умрет во время родов – эти высокородные девицы, они ведь такие нежные, такие слабые, такие хрупкие – и тогда Эксферд, может быть…
Элиза расплакалась. Полно, хватит, перестань, говорила она себе, тешиться несбыточными надеждами, пора уже понять, дура, что твой путь не будет усыпан розами Надо вцепляться в удачу обеими руками, и не ослаблять хватки ни на секунду, а не ждать, сидя у окна, своего счастья…
Все мечты ее юности были разбиты, и она горько оплакивала их обломки. Ей было больно. В тот день она впервые ощутила проклятье одиночества, лежащее на всем человеческом роде: беспредельное одиночество каждого отдельного человека, существующего в обществе себе подобных. Бесконечная пустота сопровождает каждого из нас от рождения до смерти, и хотя первую треть жизни нас защищают от ее ледяного дыхания наши родители (так же, как и мы защищаем их – и именно поэтому они отказываются признавать нас взрослыми: это признание, вместе с последующим отказом от руководства нами, снова оставит их без защиты перед торжествующим ничем), всегда наступает миг, когда те, кто вел нас, вынуждены оставить нас и отступить в сторону, и тогда ты один стоишь посреди пустыни, не видя ни путей, ни дорог, ни камней, в тени которых можно было бы укрыться от лучей черного солнца – холодных, как лезвия мечей, и таких же острых; стоишь, не смея идти, но зная, что нельзя и оставаться на месте…