Уральская матрица
Шрифт:
Пугачёвщиной в истории заводов закончилась эпоха роста… чтобы продолжиться эпохой зенита. Эпохой славы. Потому что для заводов пугачёвщина подоспела очень вовремя. Нож пугачёвщины вскрыл все нарывы, топор бунта обрубил все мёртвые ветви. Как волк — «санитар леса», так и Пугачёв — «санитар Урала». Он порушил устаревшие заводы, которые никто не собирался реконструировать. А государство выделило деньги на восстановление хозяйства — то есть, на реконструкцию.
Но, затеяв реконструкцию, власть одновременно принялась ломать то, что строила. Отстёгивая миллионы на возрождение заводов, власть параллельно начала и реорганизацию той системы, которая показала столь блестящий результат. Сначала власть учредила наместничества — Вятское (1780 год), Пермское и Уфимское (1781 год). Затем в 1782 году отменила «горную свободу» и Берг-привилегию. А в 1783 году взяла в осаду закопчённый феодальный замок уральского барона совсем всерьёз.
В этом году была упразднена Канцелярия Главного заводов правления (бывшего Екатеринбургского Обер-бергамта). Заводы от горных генералов перешли под власть губернских чиновников. Горнозаводскую отрасль «развинтили» на отдельные узлы — Горные экспедиции, и эти узлы подключили к совсем другим машинам — к губерниям. В 1784 году в Петербурге закрыли и Берг-коллегию. Держава горных заводов де-юре прекратила своё существование.
Правда, всё это было ненадолго. На престол поднялся Павел I и перевернул реформы Екатерины вверх тормашками. В 1796 году он восстановил Берг-коллегию. Пространства России вновь перекроили и «нарезали» губернии: Вятскую и Пермскую. Чтобы Пермь не занеслась, в 1797 году в Екатеринбурге воссоздали Канцелярию Главного заводов правления и вернули ей все полномочия. «Горнозаводскую державу» собрали обратно.
Но главный итог был в том, что на Урале равную легитимность получили два взаимоисключающих центра власти: гражданская (губернская) власть в Перми и горная (заводская) власть в Екатеринбурге. «Двойственность» Урала оформилась окончательно; диапазон «уральской матрицы» раздвинулся до своих крайних пределов.
А XVIII век заканчивался. За XVIII век на Урале было построено около 180 заводов: к 1750 году — около 70; к 1770 году — ещё около 80, с 1770 по 1800 год — около 30. Это был умопомрачительный результат. Россия начинала век, покупая железо везде, где могла, и заканчивала, продавая железо всему свету. В среднем, каждые два года строилось три завода. Такого не бывало нигде и никогда. Парадокс в том, что своей мощью Россия и выковала своё грядущее падение. В России так всегда: богатство — залог застоя.
А бедной была Англия. Для своих заводов Англии не хватало лесов и рек, которыми в избытке владел Урал. Англия покупала русское железо — и из этого железа строила паровые машины. Ими-то она и начала «бить» Россию, как сто лет назад Россия начала бить Швецию оружием из шведского железа. На Урале же первая паровая машина появилась в 1793 году на руднике Гумёшки. Ну, и всё. Появилась — и бог с ней. Уральские заводчики и горные власти не желали верить, что этот громоздкий агрегат потенциально сильнее сотен рек и тысяч лесосек. Перестраивая промышленность на паровые машины, Англия мощно пошла вперёд, догоняя Россию. А в России посчитали, что для сохранения лидерства достаточно будет административных реформ.
Реформы начались в 1806 году с весьма здравого замысла: отменить «приписку». К тому времени на Урале было около 85 тысяч рабочих и около 200 тысяч приписных крестьян. Но здравость замысла вскоре превратилась в «административный кордебалет». «Приписку» отменили, но вместо неё ввели неких «непременных работников». Они оставались крестьянами, но 200 дней в году были обязаны работать для завода. То есть, власть сменяла шило на мыло. Уменьшилось число недовольных, но корень недовольства (и тормоз развития) остался сидеть в «матрице» так же глубоко и прочно, как и прежде.
Берг-коллегию опять упразднили. Горное начальство опять переехало из Екатеринбурга в Пермь в подчинение пермскому губернатору. Из-под его власти освободили только шесть «горных городов»: Кушвинский, Богословский, Ижевский и Юговский заводы, Екатеринбург и Дедюхин — городок солеварен. (Екатеринбург, Кушва и Ижевск — ныне города, Богословский завод — город Карпинск, Юговский завод — посёлок Юго-Камск, а городка Дедюхин уже нет: в 1953 году он затоплен водами Камского водохранилища). Заводское хозяйство Урала разделили на 30 горных округов.
И всё было прекрасно, только металлургия не развивалась, а Британия догнала — и перегнала Россию.
БАРОН УМЕР — ДА ЗДРАВСТВУЕТ БАРОН?
Российские власти и российские заводчики ничего не могли понять. Как так? Заводов — две сотни, труд — дешевле не бывает, руды целые горы, лесов хватит на сто лет… а русское железо дороже английского! Но всё пошло по привычному русскому образцу: если непонятна причина, должен быть найден козёл отпущения.
Кроме народа, никто на роль козла не соглашался — а у народа и не спрашивали. Виновен — и точка. Разболтался! И с 1834 года началось очередная эпоха в истории горных заводов: эпоха военно-заводского режима.
Вместо того чтобы переводить заводы на паровые машины, власти ужесточили дисциплину. И получилась некая «горнозаводская аракчеевщина». Зато «горнозаводская держава» переживала пик своего воплощения. Всё было при ней: и суверенность, и подневольные подданные, и языческая жертвенность, и милитаризация, и все культы работников: культы труда, знаний и совершенства. Полный комплект «уральской матрицы».
И прежде рабочих набирали на заводы рекрутским способом, но с 1834 года заводскую работу приравняли к военной службе. Всё стало как в армии: командиры, гауптвахта, шпицрутены… Продукты превратились в провиант, который распределялся бесплатно и поровну. Благословение на свадьбу давали не родители и не поп, а начальник завода. Вместо суда — трибунал. Вместо закона — устав. По выслуге лет рабочий, как солдат, получал вольную. Заводские начальники стали офицерами, и высшим учебным заведением стал военный Корпус горных инженеров.
Правда, во главе «горнозаводской державы» оказался человек исключительной порядочности, некогда — либерал и почти декабрист: генерал Владимир Глинка. Конечно, он был сторонником жёсткой дисциплины, но никак не солдафон. Благодаря его личным качествам «держава» сохранила «человеческое лицо».
Но индустриальный потенциал неудержимо падал. Горнозаводского барона подтачивал смертельный недуг, хотя рык барона ещё был зычным. Ещё казалось, что всё, в общем, нормально. Грела душу надежда на фарт — вроде того, что в те же годы выпал старателям Золотой Долины Миасса.