Уральская матрица
Шрифт:
Но Уралу важнее было даже не это. Демидовы не владели землёй, а владели — посессионно — только заводами. Поэтому они первыми сформулировали и реализовали принцип «срывания вершков». Это когда при свеженьком месторождении быстро возводится завод и снимаются «сливки». А потом завод со всеми появившимися проблемами продаётся, кому получится, и история повторяется на новом, нетронутом месте. Такой способ хозяйствования называется экстенсивным, «количественным». И 55 демидовских заводов — это только количество, не перешедшее в качество.
А строгановские заводы вырастали на строгановских землях. И землю продать никто не мог. Поэтому Строгановы заботились, чтобы заводы работали, не закрывались. Кончалась медная руда — переходили на железную. Дорожало железо — совершенствовали доменные печи. Не могли угнаться за техническим прогрессом — изменяли социальные отношения на заводе. И первая в России фирма возникла у Строгановых в 1864 году. Ею стал завод Кын, который после отмены крепостного права закрылся бы как нерентабельный. Но, став фирмой, он проработал ещё 47 лет.
Фарт навязал Демидовым «дикий», хищнический способ хозяйствования. А при нём заводской человек для Демидовых стал никем. Или же вором, разбойником, которого надо устрашать плетью. «Много в них лукавства и пронырства живёт», — говорил о своих рабочих Акинфий. «Всех вас как раков раздавлю!» — писал своему управляющему Никита Никитич Демидов. С такими хозяевами рабочему приходилось думать о себе самому. И ковался новый человеческий тип: активный в поиске знаний и благ, ищущий удачи здесь и сейчас, готовый принять насилие над собой и применить его к другому. Человек такого типа при фарте сразу срывался в круговерть «дикого счастья».
И совсем иными получались люди из вотчин Строгановых. Строгановы были внимательными патерналистами. Заводили школы и больницы, отправляли одарённых детей учиться в столичные и заграничные заведения. За благочестивую жизнь награждали своих работников медалями. Уже в XVIII веке Строгановы ввели на своих заводах пенсии по старости или увечью. В синодике строгановской церкви в Орле-городке на помин души крестьяне записывали своих родственников рядом с господами: для бога все были равны. Строгановский порядок вырабатывал другой тип личности. Эти люди могли сберечь и обустроить землю — но не смогли бы завоевать её. Смогли бы устоять против «дикого счастья» — но не смогли бы вырвать у судьбы фарт.
Строгановы и Демидовы — только самый яркий пример удивительной «двойственности» Урала. На Урале по гребню хребта словно бы поставлено зеркало, и чуть ли не все явления существуют в двух экземплярах. Словно в двух ипостасях. Екатеринбург и Пермь — «исторические близнецы», основанные одним и тем же деятелем — Василием Татищевым. Екатеринбург отличается от Перми тем же, чем и памятник Татищеву в Екатеринбурге отличается от памятника в Перми. Екатеринбургский Татищев — вельможный, барочный, на пару с генералом де Геннином. А пермский похож на Медного всадника, из-под которого ускакала лошадь.
На «пермском Урале», западном, — живёт народ коми. На «екатеринбургском Урале», восточном, — народ манси. На западе — святой Трифон Вятский, на востоке — святой Симеон Верхотурский. На западе — «падающая» Соборная колокольня в Соликамске, на востоке — «падающая» башня в Невьянске. Торговый Кунгур и торговый Ирбит. Культовая Чердынь и культовое Верхотурье. Пожевские пароходы и тагильские паровозы. Монетный двор в Екатеринбурге и монетный двор в Аннинске. Губернатор Огарёв и горный начальник Глинка. Пермские пушки и екатеринбургская броня. Более-менее точные подобия можно найти чему угодно. Вплоть до курьёзов. Главный архитектор Перми — Иван Лем, а главный архитектор Екатеринбурга — Эрнст Сарториус. Фамилию «Лем» мы больше знаем по Станиславу Лему, писателю, у которого в романе «Солярис» один из главных героев — доктор Сарториус.
Можно оспаривать эту странную закономерность и называть местные уникальности, которым нет аналогов за хребтом. Или апеллировать к тому, что религия, этнография, торговля и металлургия не могут иметь общих культурологических свойств. Но интерпретировать — плодотворнее. И в таком случае «двойственность» Урала будет означать то, что «уральская матрица» — это нечто вроде спектра, диапазона, а «близнечные противоположности» — края спектра, границы диапазона. Например, Строгановы и Демидовы — самые яркие воплощения двух типов хозяйствования: патерналистского и фартового. И любой другой уральский промышленник находится в этом спектре ближе к одному или к другому его краю.
Строгановым «не повезло». Вне Урала вообще мало кто ассоциирует их с Уралом. Даже на Урале строгановским солеварням почему-то отказывают в праве числиться среди предприятий «горнозаводской державы». Хотя в этой державе не только горные заводы, но и рудники, прииски, лесосеки, пристани, курени, гранильные фабрики. И среди шести «горных городов», учреждённых в 1834 году, был город Дедюхин, ныне затопленный Камским водохранилищем, — город солеварен. В советское время Строгановых упоминали как абстрактных вельмож, зато Демидовых гвоздили конкретно за Урал. А в пост-советское время Демидовых отмыли и потащили на постамент.
Объяснить это можно тем, что ни в советское, ни в пост-советское время строгановские принципы хозяйствования не были актуальны. А демидовские — были. Весь ХХ век на Урале — сплошная и тотальная «демидовщина». Легендарная Магнитка, которая одна давала столько же металла, сколько все остальные заводы Урала, — фарт советской эпохи. А Уралмаш, «завод заводов», вдруг ставший бизнесом частного человека, — фарт современности.
Свобода — это возможность перемены «матрицы», а «дикое счастье» — свобода вообще от любой «матрицы». Мечтать о таком фарте может лишь тот, кто совсем не имеет свободы, кто задавлен неволей, нищетой, работой. Кому надо «оторваться» (очень удачное жаргонное словечко). Россия никогда не испытывала недостатка в подобных бунтарях. А Урал — тем более.
«Дикое счастье» легко сочетается с криминалом, с уголовщиной, ведь оно само — забвение всех законов и правил. И «дикое счастье» логично выводится из «уральской матрицы». Но корни его не только в «неволе под ружьём».
Корни «дикого счастья» в маргинальности, провинциальности самой «уральской матрицы». Уральское «чудо преображения» возможно только из того, что привнесено извне, ведь Урал — это «место встречи». Получается, что значимо и дорого только то, что «извне». Говоря по-бандитски — то, что чужое. Присвоить чужое силой — беспредел. Но, став своим, оно дешевеет. Значит, его не жалко разбазарить. А это — «дикое счастье».