Уральские были-небыли (сборник)

Пермяк Евгений Андреевич

Словом, жила Елена в кисее, да не в гордости. Первая Победоносцу призналась:

– Как хотите, так и думайте про меня. Только мое сердце для всех, кроме вас, заперто и глаза мои для всех, кроме вас, слепы отныне...
– Потом она ему что-то не по-русски добавила.

А он уж тогда при горном начальнике не только правой рукой был, а обеими. Всем управлял. И всякие бумаги, из какого бы нерусского города они ни пришли, мог читать, как ученый аптекарь рецепт на микстуру.

Месяца не минуло, как про Неллину любовь все узнали. От пригорничных девок в господском доме разве что ускользнет? Ну, а уж коли они знают всему народу известно. И Якову, само собой.

– Доволен ли ты, Егорша, теперь?
– спрашивает он дружка.
– На горе ты начальник. Все тебе доверено. Все тебя любят. У стариков святым слывешь. Старухи тебя сказками заживо славят. Нерукописной красоты Елена Прекрасная по тебе чахнет. Что тебе еще надо, Гордеев сын?

А тот ему на это замогильным голосом, будто семь лет в тагильском демидовском каземате отсидел, говорит:

– Скважины мелко бурим. Бур у нас на горе короток. До дна горы не может дойти. А главное-то счастье там.

Махнул Яков рукой и ушел. А Егор, как простой рудобой, сплюнул в ладошки и давай с мужиками-бурщиками ворот вертеть. Хочется самому до дна горы дойти.

Любо горщикам с таким работать. И управительское дело справляет, и горные работы саморучно ведет, и о лучших днях жизни тонкие беседы заводит. Такие тонкие, что и худому уху прискрестись не к чему.

Начальник на охоте днюет, в пирах ночи коротает. Все дела Егору препоручил. Только одну заботу за собой оставил - чины да награды получать. А они шли. Потому как руды теперь грузить не поспевали. Свои домны стали тесны, в другие места руду поставляли.

Прижим кончился. Порку забыли. Десятников Егор приструнил. Штейгеров обуздал. Рядом с собой в гору поставил. Работай, коли местом дорожишь. А нет - так катись к Евгении Марковне.

Загремела гора. На выучку ученых людей сюда присылать стали. Приедут, бывало, горные барчуки. При вензелях на плечах. При золотых молоточках на картузах.

– Где его высокоблагородие Егорий Гордеевич?

– Это я, - скажет Егор и выйдет как есть весь в глине, в рабочей одеже, в простых сапогах.

Хоть стой, хоть падай. А что сделаешь? По бумагам-то он теперь "его высоким" числится. Принимай как есть.

И принимали, каким он был. Даже слышать не хотели, будто он в кружок ходит на недозволенные чтения. То ли не верил этому горный начальник, то ли оберегал сук, на котором сидел. Наверно, понимал старый глухарь, что без Егора гора - не гора, а яма. К тому же и Нелличка, его дочка милая, десятерым женихам отказала, а с ним готова и горы бурить, и на морозе стыть. Чуть закашляет Егор - на ней лица нет. Сама горчичники ставит, сама французские бульоны готовит и подает.

А время шло да шло. У Егора уже малость виски заиндевели. И начальниковой Елене под тридцать. Когда-то надо тому и другому свою семейную жизнь перевести на легальное положение.

Егор и недели без Нелли не мог прожить. Видеть ее надо, а к сердцу допустить боязно. Себя потерять страшно. Его недовольство-то к той потере глубоко в подполье ушло. Партийным товарищем стал Егорий Гордеевич. Не только с Питером да с Москвой связь держал, но и от самого первого человека в партии в иноземных фирменных конвертах "коммерческие" письма получал. Писалось в них о глубинной руде, о твердых сталях, а читалось о революции. Как при таком высоком доверии в господский дом зятем войдешь?

Так оно и шло. Из кузова не лезет и в кузов не идет.

Но всему бывает конец. Начальникова Нелля как-то в заграницы собралась.

– Это зачем же вы, Елена Сергеевна?
– допытывается Егор.
– Нескладно одиночным девицам по заграничным городам ездить. Там всякий народ живет.

– Именно, что всякий, - отвечает ему Елена.
– Хочу спросить у одного человека, как мне дальше невенчанной жить. И вы бы съездили.

"Не ловушка ли?" - подумал Егор и говорит:

– А у меня нет такого человека, которому я полностью могу свою душу открыть.

– От меня-то хоть не таитесь, Егорий Гордеич. Мало ли на свете светлых голов.

– А кто, к слову?
– докапывается Егор.

– Граф Лев Толстой, например, - говорит Елена и тонким переливчатым женским голосом на кого-то другого намекает; голубым лучом в душу заглядывает.
– Должен же быть на свете для вас самый верный человек, слово которого - как солнечный свет для месяца. Увидитесь с ним - и, может, сами от его света посветлеете сердцем и головой.

Сказала так и уехала.

Долго думал Егор. Все взвешивал. И тосковал по Нелле. А потом напустил на себя кашель и говорит горному начальнику:

– Надо свое нутро заграничным докторам показать. Да и должен я когда-то чужие города повидать.

А тот - с превеликим:

– Сделайте одолжение!
– А сам про себя думает: "С Неллей, значит, они заграничное свидание назначили". Радуется. И есть чему. Худо ли его превосходительству такую сильную голову зятем заполучить!

Теперь дальше слушайте...

Приехал Егор в иноземный город и сразу по заветному адресу:

– Здравствуйте, Владимир Ильич. Вот мои бумаги.

– Да я бы вас и без них узнал, - говорит ему Владимир Ильич и в креслице усаживает.
– Как у вас там, на горе? Рассказывайте.

– Хвалиться пока нечем. Десятеро нас на горе. Девятеро-то из надежных надежные люди, а я - десятый - неизвестно кто. И чины на мне для партии неподходящие, а главное - любовь моя из другого поля ягода. Уж не чужаком ли я стал, Владимир Ильич?