Уран
Шрифт:
В холодной воде посуда отмывалась плохо. Тарелки и приборы оставались жирными. Генё многократно повторил операцию, но так и не добился по-настоящему удовлетворительного результата. Он услышал, как открылась дверь в столовую, потом захлопнулась и снова открылась.
— Мама, ты захватила письмо тетушке Элизе? — спросила Мари-Анн.
— Его забрал твой брат, — ответила госпожа Аршамбо.
— Только бы он не забыл доклеить марку. Там не хватало еще на пятьдесят сантимов.
— Пьер наверняка об этом не подумает. Тем хуже, Элизе придется доплатить самой.
Дверь закрылась. Госпожа Аршамбо в шляпке с пером и вуалеткой
— И давно ты у Аршамбо?
— Минут пятнадцать. А тебе-то какое дело? Ты что, из полиции?
— Так значит, ты видел Аршамбо!
— Если ты инспектор, покажи удостоверение, а если всего лишь осведомитель, делай свое дело и оставь меня в покое.
В тоне и взгляде Делько были вызов, ярость и боль. Генё отвел глаза, смущенный тем, что оказался сильнее. С их самого раннего детства он всегда оказывался сильнее: в детском саду, в коммунальной школе, потом на заводе, где один был служащим, другой — рабочим. Впрочем, врагами они никогда не были. Напротив, Генё частенько заступался перед товарищами за робкого и чересчур не похожего на других ученика. Друзьями они тоже никогда не были — оба серьезные и уравновешенные, но с чересчур разными взглядами на жизнь. Одних различий в поведении, в чисто внешних проявлениях их натур хватило бы, чтобы развести обоих в противоположные лагеря. Теперь перед лицом своего бывшего соученика Генё думал о том, что их жизни, протекавшие так близко одна от другой, никогда по-настоящему не соприкасались, и испытал от этого смутное ощущение вины.
— Ты поел? — спросил он.
Делько утвердительно кивнул. Вопрос растрогал его, и он сморгнул, скрывая подступившие слезы. При виде его увлажнившихся глаз у Генё сжалось сердце. Он еще колебался в выборе позиции: трудно было примириться с мыслью, что бледный, робкий школьник, а впоследствии одинокий мелкий служащий стал врагом. Однако воспоминание об убийстве Леопольда, которое блемонцы вменяли в вину коммунистам, положило конец его сомнениям. Партия, которой было необходимо восстановить пошатнувшийся авторитет, теперь могла достичь этого сенсационным арестом, не прибегая к сомнительным махинациям Ледьё.
— Пошли, — сказал Генё, — я отведу тебя в жандармерию.
Делько встал молча, покорно. Когда же он оказался лицом к лицу с Генё, то мысль о смерти так испугала его, что он не смог сделать и шага. Во всем теле он ощутил холод, руки его заледенели. Впрочем, недомогание длилось недолго, и смерть отодвинулась на задний план. Он подумал о тюрьме, о процессе, о том, что предстанет перед боязливыми судьями гордым и несломленным, и почувствовал, как в нем крепнут и набирают силу убеждения, начавшие было тускнеть. Подняв на Генё спокойный взгляд, он с улыбкой сказал:
— Одну минуту, если не возражаешь, — досмотрю журнал.
Большая, на всю полосу, фотография изображала кинозвезду в купальнике и в туфлях на высоком каблуке, державшую на поводке собаку. Максим Делько прочел подпись под снимком: «„Обожаю варенье и спаниелей“, — заявляет очаровательная и остроумная Лилиан Редд». Когда он переворачивал страницу, в столовую из своей комнаты вошла Мари-Анн. Она смотрела на обоих мужчин, пытаясь понять, что происходит, и боясь промолвить даже слово, чтобы невзначай не навредить Максиму.
— Извините меня, — сказал ей Генё и, обращаясь к Делько, добавил: — Ну, ты готов?
Делько кивнул, и девушка все поняла.
— Вы не станете выдавать человека, который скрывается, — бросилась она к Генё. — Вы честный человек, вы не можете совершить такую низость.
— Не вмешивайтесь в это дело. Ну давай, пошли.
— Максим, останьтесь, — скомандовала Мари-Анн.
Подойдя к Генё вплотную, она смерила его ледяным взглядом.
— Каким образом вы очутились здесь? Вы думали, что в квартире никого нет?
Застигнутый врасплох и уязвленный, Генё не нашел что ответить. Эта милая, кроткая девушка, легко впадающая в меланхолию, вдруг заговорила высокомерным тоном госпожи Аршамбо и даже ее голосом.
— Или же вы думали, что я здесь одна, не так ли?
Генё, побагровев, отвернулся.
— Ну так как: вы покушались на меня или на столовое серебро?
Гнева Генё не ощутил, но ему показалось, что в груди у него что-то хрустнуло и теперь причиняет невыносимую боль. Не глядя на девушку, он покинул столовую. Когда дверь за ним закрылась, Максим подошел к Мари-Анн и вполголоса сказал ей:
— Он ждет меня за дверью. Лучшее, что я могу сделать, — это выйти к нему сейчас же.
— Нет. Вы еще можете спастись. Связать простыни — и в окно.
— Это несерьезно. Поговорим о другом. Главное — избежать катастрофы, когда жандармы явятся за мной сюда и уведут вместе со мной господина Аршамбо. Я попробую договориться с Генё, чтобы никто больше не пострадал. Ничего другого мне не остается.
Мари-Анн признала его правоту, но, потрясенная тем, как просто решилась жизнь и смерть Максима и уважая его личность, хотела хоть как-то подчеркнуть важность момента. Не имея для этой цели ничего лучше слез, она упала на стул и, спрятав лицо в ладонях, принялась всхлипывать. Тронутый этим маленьким знаком внимания, Делько слабо улыбнулся и потихоньку вышел.
Спускаясь по лестнице, он попросил Генё не упоминать о его визите к Аршамбо, который, по его словам, не имел к этому делу ни малейшего касательства. Не настолько наивный, чтобы поверить этому, Генё догадывался, какую роль сыграл тут инженер, но предложение Делько его вполне устраивало.
— И в самом деле, так будет лучше, — сказал он. — Значит, так: я обнаружил тебя на улице Эмиля Бона, неподалеку от вокзала. Ты прятался там в развалинах, дожидаясь ночи, чтобы вскочить в товарный поезд. Я узнал тебя, схватил за шиворот и, поскольку ты был голодный, сводил к себе домой, покормить.