Уроки любви и жестокости

Туребаев Нариман

ЕЛИЗАВЕТА

Играю, чтобы не заснуть.

ГЕНРИХ

Во что играешь?

ЕЛИЗАВЕТА

Не знаю… Это ведь бумага от твоих ордонансов. Играю отрубленными тобой головами.

Она с силой пинает комок, Генрих смотрит вслед улетевшему бумажному шарику.

ГЕНРИХ

По краю ходишь, Лиза. Так заиграешься, что и сама окажешься средь них. Мне не дан дар жалеть любимых.

Елизавета садится на пол, берет маленький бумажный комок.

ЕЛИЗАВЕТА

Я знаю. Но я ведь нелюбима, и оттого смела перед тобой.

ГЕНРИХ

Ты не права.

ЕЛИЗАВЕТА

Ну так казни меня, раз любишь!

Она ложится на живот и убирает волосы с шеи.

ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)

Казни! Пойти на плаху рядом с Говардом — это честь для меня. И люди еще более уверуют в твое величие — чем непонятнее и изощреннее твои капризы, тем больше они верят в твой непостижимый властный ум, ведущий их к благоденствию. Нога и шар — так и назову я эту игру.

Она отпинывает бумажный шарик. Генрих растерянно смотрит на нее. А она уже лежит на спине, раскинув руки.

ГЕНРИХ

Умна не по годам… Вот почему наш шут завидует тебе. Но слишком просто все в твоих размышлениях, Лиза. Словно ты решаешь строчку в уравнении. Но власть — не арифметика, и ты поймешь к 16 годам, а это будет скоро. Меня тогда не будет, и много бед обрушится на твою светлую голову…

ЕЛИЗАВЕТА

А что же власть, отец, если не арифметика?

ГЕНРИХ

Фортуна! Власть приходит и держится по прихоти фортуны, а уходит по глупости. Мне повезло — я ухожу естественным путем, и через месяц, а, может, пару дней вам с братом и сестрой предстоит испытать эту чудачку фортуну.

ЕЛИЗАВЕТА

Отец, не думай, что нужна мне власть!

ГЕНРИХ

Нужна!

Елизавета пытливо смотрит на Генриха.

ЕЛИЗАВЕТА

Нужна?

Генрих уверенно кивает головой.

ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)

Власть благородных убивать?

ГЕНРИХ

Да!

ЕЛИЗАВЕТА

Власть миловать ничтожеств?

ГЕНРИХ

Да!

ЕЛИЗАВЕТА

Власть, чтобы было не зазорно спорить с Богом и его наместниками на земле?

ГЕНРИХ

Не делай вид, что тебе есть дело до того, что унизил церковь я до кроткой псины для охоты, и больше мы не слушаем развратников из Рима. Нет ближе к Богу жителя земли, чем король. Запомни это, и об остальных не беспокойся.

ЕЛИЗАВЕТА

Но это ведь неправда.

ГЕНРИХ

"Пред богом все равны…", я знаю… Такие истины тебе внушал почтенный граф, чью голову ты хочешь так спасти? Он прав, и глядя смерти в ее ужасный лик — сейчас, когда с тобой я говорю, смотрю в ее глаза — я понимаю эту правду, как никто другой. Но тебе до смерти далеко, и потому забудь об истинах. Пока.

Елизавета вскакивает.

ЕЛИЗАВЕТА

Власть глупости творить?

ГЕНРИХ

Когда ты умираешь — да. Ведь хуже мне не будет больше. Но не ранее. И потом, дитя, поверь — о моих предсмертных безумстве и глупости ты будешь вспоминать с благодарностью.

ЕЛИЗАВЕТА

С благодарностью?! Или ты шутишь, или твои речи с каждой минутой и каждым словом теряют смысл.

Генрих смеется.

ГЕНРИХ

То ты смела, то прячешь мысли за вереницей букв. Сказала б кратко, что отец — безумец. И, надеюсь, ты узнаешь когда-нибудь — какое счастье быть безумцем! Особенно, на королевском троне! Дай мне табаку.

Генрих протягивает ей ключ, Елизавета берет ключ и идет к буфету, открывает ключом маленький ящик в буфете и вытаскивает табакерку. Пока отец не видит, она открывает табакерку и принюхивается. Громко чихает — табак разлетается. Генрих сидит на софе и что-то чувствует в воздухе. Он громко вдыхает носом. Елизавета, замерев, со страхом смотрит на него.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Табак?! Рассыпала табак?! Иди сюда!

Елизавета нерешительно подходит к отцу и протягивает ему табакерку, при этом садясь на колени.

ЕЛИЗАВЕТА

Прости, отец. Я не хотела.

Она шмыгает носом и вытирает мокрые глаза. Генрих открывает табакерку, его глаза тоже наливаются влагой.

ГЕНРИХ

Щепотка… Одна щепотка!

Он пальцами переминает эту щепотку табака.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Как ты могла?! Ты так желаешь смерти мне?

Он нюхает табак, на его лице — наслаждение, глаза закрыты. Он кладет табак обратно в табакерку. Елизавета продолжает хныкать.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Замолчи!

(начавшееся было вновь хныканье Елизаветы прекращается)

Рассыпать табакерку все равно, что выкинуть в вулкан мешок алмазов! Придется снова просить испанского посла прислать нам табака… Как не люблю я этого прохиндея! Или не придется, умру я раньше, и ты тому вина. Молчи! Лишь табак мне помогал забыть о вечной боли в ногах, в желудке, в пальцах рук. А теперь, сгнетенный страшной болью, умру я в две недели — не больше.

Он берет Елизавету за подбородок.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Или же в 13 дней, в 12, в 10… Да, точно — смерть за мной придет в середине января… И ты тому вина, дитя мое… Не надо плакать — убивать своих отцов для принцев и принцесс такая малость! И часто это благо для страны. И если скажешь, Лиза, что табак тобой рассыпан неслучайно, что любопытность глупого ребенка лишь повод, и сунула ты свой в веснушках нос в мой табак для ускорения моей кончины, для увеличения предсмертных мук жестокого отца — то быть тебе великой королевой! Так что ответишь?