Уроки милосердия
Шрифт:
Не было смысла пересыпать песком ряды тел, и подразделения сгоняли евреев прямо на их расстрелянных родных и близких — некоторые все еще продолжали корчиться в предсмертной агонии. Я слышал, как они шептали друг другу успокаивающие слова за секунду до того, как сами умирали.
В одной из последних групп оказалась мать с ребенком. В этом не было ничего необычного — я повидал тысячи таких семей. Но эта мать… Она баюкала маленькую девочку и говорила, чтобы та не смотрела, не открывала глазки. Она положила малышку между двумя телами, как будто укладывала на ночь. А потом запела.
Слов
— Nite farhaltn… — пела еврейка. («Не останавливайся…»)
Я отдал приказ, и застрекотал пулемет, вздрогнула земля под ногами. Но когда огонь прекратился и у меня в ушах перестало звенеть, я услышал, что девочка продолжает петь.
Она была вся липкая от крови, и голос ее больше напоминал шепот, но мелодия поднималась, как мыльные пузыри. Я прошелся по яме и прицелился в нее. Она лежала, уткнувшись лицом в мамино плечо, но когда почувствовала, что я навис над ней, подняла голову.
Я выстрелил в тело ее мертвой матери.
Потом раздался еще один выстрел, и песня стихла.
Рядом со мной Фолькель прятал в кобуру пистолет.
— Целься лучше! — велел он.
Я провел в Первом пехотном полку СС три месяца, и меня постоянно преследовали кошмары. Я садился завтракать и видел в противоположном конце комнаты призраки расстрелянных. Смотрел на свою выстиранную, безупречно чистую форму и замечал места, куда попала кровь. По вечерам я напивался до беспамятства, потому что опаснее всего были эти несколько часов перед сном.
И даже после того, как в Звягеле был расстрелян последний еврей и Фолькель похвалил нас за отлично проделанную работу, я продолжал слышать пение той девочки. Она была погребена под бесчисленными телами своих односельчан, но ветер играл ветвями деревьев, как на скрипке, и я снова и снова слышал ее колыбельную. Ее голос засел в моих ушах, словно шум океана.
В тот вечер я начал пить рано и пропустил ужин. Пивная плыла перед глазами, и, казалось, с каждой выпитой стопкой я все больше врастал в стул, на котором сидел. Я даже подумал, не вздремнуть ли прямо здесь, на липком столе, который никогда начисто не вытирался.
Не знаю, сколько времени прошло, когда появилась она, Анника. Открыв глаза, я понял, что сижу, прижавшись щекой к деревянному столу, а она устроилась сбоку и смотрит на меня.
— Ты в порядке? — спросил она.
Я поднял голову, которая казалась чугунной, и перед глазами все поплыло.
— Похоже, тебе самому домой не добраться, — сказала Анника.
Потом помогла мне встать, хотя я никуда не хотел идти. Она говорила без умолку и потащила меня из бара туда, где я останусь один на один со своими воспоминаниями. Я принялся вырываться, что было совсем нетрудно, поскольку я был намного выше и сильнее ее.
Анника сжалась, ожидая удара. Подумала, что я такой же, как Фолькель.
От одного этого у меня в голове прояснилось.
— Я не хочу домой, — признался я.
Не помню, как мы добрались до ее квартиры. Там были ступеньки, но я был не в состоянии их преодолеть. Понятия не имею, кто меня раздел. Понятия не имею, что потом произошло, —
С абсолютной ясностью помню одно: как проснулся от холодного поцелуя пистолета в лоб. Надо мной навис Фолькель.
— У меня для тебя сюрприз, — сказал Алекс, когда я вошла в кухню. — Садись.
Я уселась на стул, глядя, как напряглись мышцы на его спине, когда он открывал заслонку кирпичной печи и что-то оттуда доставал.
— Закрой глаза, — попросил он. — Не подглядывай.
— Если это новый рецепт, я все же надеюсь, что ты испек наш обычный заказ…
— Ладно, — перебил меня Алекс, находясь так близко, что я чувствовала тепло его тела. — Теперь можно смотреть.
Я открыла глаза. Алекс стоял с раскрытой ладонью. На ней лежала булочка, в точности похожая на те, что раньше пек для меня отец. От одного этого хотелось расплакаться.
Я уже чувствовала запах корицы и шоколада.
— Откуда ты узнал? — спросила я.
— В тот вечер, когда я зашивал тебе шею, ты напилась и много болтала. — Он улыбнулся. — Пообещай, что съешь все до крошки.
Я разломила булочку. Пар, словно тайна, окутал нас. Мякоть была немного розоватой, теплой, похожей на плоть.
— Обещаю, — сказала я и откусила.
Сейдж
Разве можно винить креациониста [29] , который не верит в эволюцию, если его всю жизнь пичкали сомнительной теорией, что Бог создал человека, а он заглотнул не только крючок, но и леску с грузилом?
Скорее всего, нет.
Разве можно винить нациста, который был рожден в антисемитской стране и получил антисемитское воспитание, а потом вырос и убил пять тысяч евреев?
29
Креационизм — теологическая и мировоззренческая концепция, согласно которой основные формы органического мира (жизнь), человечество, планета Земля, а также мир в целом рассматриваются как непосредственно созданные Творцом или Богом.
Да. Да, можно.
Я продолжаю сидеть в кухне у Джозефа по той же причине, которая заставляет водителей сбросить скорость при виде аварии на дороге, — хочется увидеть ущерб, невозможно проехать и мысленно не оценить повреждения. Ужас одновременно и притягивает, и отталкивает.
На столе разложены доказательства, которые он показывал мне несколько дней назад: он в военной форме в лагере и газетная вырезка со снимком, сделанным в Хрустальную ночь, когда улыбающийся Джозеф-Райнер ел испеченный мамой торт.