Уроки милосердия
Шрифт:
Когда я выхожу от Джозефа, на улице уже темно, хоть глаз выколи, идет дождь. Я дрожу под тяжестью его признаний. Мне так нужен человек, которому я могу броситься на шею, который крепко-крепко прижмет меня к себе и скажет, что все будет хорошо! Человек, который будет держать меня за руку, пока я не засну. Моя мама могла бы стать этим человеком, но ее больше нет. Бабушка, наверное, тоже могла бы, но ей наверняка захочется знать, кто меня так сильно расстроил.
Поэтому я отправляюсь к дому Адама, хотя и сказала, что больше не хочу его видеть. Несмотря на то что ночь — это часть его жизни, которая
Небесные хляби разверзлись… Я бросаюсь к машине и забираюсь внутрь как раз в тот момент, когда ночь пронзает фиолетовая вспышка молнии. Я отъезжаю от тротуара, от этой счастливой семьи и слишком быстро несусь к многополосной магистрали. Лужи на асфальте черные и огромные. Я думаю о Джозефе, о залитой кровью земле и настолько отвлекаюсь, что не сразу замечаю, как из леса прямо мне под колеса бросается олениха. Я резко выворачиваю руль, пытаясь не потерять управление, и врезаюсь в парапет, ударяюсь головой о стекло. Машина с визгом останавливается.
На секунду я теряю сознание.
Когда открываю глаза — у меня мокрое лицо. Мне кажется, что это слезы, но потом я касаюсь щеки и вижу на руке кровь.
Одно ужасное мгновение, от которого замирает сердце, я вновь переживаю прошлое.
Смотрю на пустое пассажирское сиденье, а потом пытаюсь разглядеть что-то сквозь треснувшее лобовое стекло, и вспоминаю, кто я и что произошло.
На дороге под белой завесой фар лежит олениха. Я выбираюсь из машины. Под проливным дождем опускаюсь на колени, касаюсь ее морды, шеи и начинаю рыдать.
Я настолько отрешена от всего остального, что не сразу замечаю, что ночь освещает еще одна машина — на мое плечо мягко ложится чья-то рука.
— Мисс, — спрашивает полицейский, — с вами все в порядке?
Как будто просто ответить на этот вопрос… Как будто я могу ответить одним словом…
***
Патрульные связываются с Мэри, и она настаивает, чтобы меня осмотрели в больнице. Когда врач наклеивает мне на лоб пластырь и сообщает, что надо бы понаблюдать, не повторятся ли обмороки, Мэри заявляет, что я переночую у нее, и никаких возражений не принимает. Голова у меня просто раскалывается, и нет сил спорить — так я оказываюсь у Мэри в кухне с чашкой чая.
На руках Мэри засохшая пурпурная краска — она работала над фреской, когда ей позвонили из полиции. Меня окружают картины, на стенах уютного уголка — незаконченное видение Апокалипсиса. Иисус — насколько я понимаю, это именно Иисус, потому что у него длинные волосы и бородка, но лицо подозрительно похоже на Бредли Купера, — протягивает руку к низвергающимся в ад, к Мефистофелю — который предстает в образе женщины и похож на Мишель Бэкменн. Бедные души падших полуодеты, некоторые даны лишь в набросках,
— Элмо? — спрашиваю я. — Неужели Элмо?
— А сколько он еще будет ребенком? — удивляется Мэри, пожимая плечами, и протягивает мне сахар. — Он никогда не стареет. Явно заключил сделку с дьяволом. — Она через стол пожимает мне руку. — Знаешь, для меня это много значит. Твой звонок.
Я решаю не уточнять, что звонила не я, а полиция.
— Я думала, ты злишься на меня за то, что я предложила тебе отдохнуть. Но, честно, Сейдж, это для твоего же блага. — Она улыбается. — Так, бывало, говаривала мне сестра Иммакьюлата, когда я ходила в церковно-приходскую школу. Я постоянно болтала. И однажды она посадила меня в мусорный бак. Я была маленького роста, поэтому влезла туда. Как только я начинала жаловаться, она била по баку ногой.
— Выходит, я должна быть благодарна, что ты не засунула меня в мусорный бак?
— Нет, ты должны быть благодарна за то, что есть человек, который готов помочь тебе вернуться на путь истинный. Ты ведь знаешь — именно этого хотела бы твоя мама.
Моя мама… Именно поэтому я оказалась на сеансах психотерапии. Если бы она не умерла, я бы никогда не завела дружбу с Джозефом Вебером.
— И что сегодня произошло? — интересуется Мэри.
Да уж, некорректный вопрос.
— Ты же знаешь. Я сбила оленя, моя машина влетела в парапет…
— И куда ты ехала? Погода просто ужасная.
— Домой, — отвечаю я, потому что это правда.
Мне хотелось рассказать ей о Джозефе, но однажды она уже отмахнулась от меня, когда я пыталась откровенно поговорить. Всё, как он и говорил: мы верим в то, во что хотим верить, в то, что нам нужно. Последствия — вот что мы предпочитаем не видеть, чего предпочитаем не замечать. Мэри не может принять мысль о том, что Джозеф Вебер — чудовище, потому что это означает, что он водил ее за нос.
— Ты была с ним? — напряженно спрашивает она.
Сначала мне кажется, что Мэри говорит о Джозефе, но потом понимаю, что она имеет в виду Адама.
— Если честно, я сказала Адаму, что не хочу его какое-то время видеть.
У Мэри рот приоткрывается.
— Аминь!
— Но потом поехала к нему домой. — Мэри закрывает лицо руками, и я поджимаю губы. — Я не собиралась входить, клянусь.
— Здравствуйте! А почему ты сюда не приехала? — интересуется Мэри. — У меня достаточно травяного чая и мороженого, чтобы пережить любой разрыв, и я гораздо больше, чем Адам, готова раскрыться навстречу чужим эмоциям.
Я киваю.
— Ты права. Я должна была тебе позвонить. Но я увидела его жену и детей. Я… расстроилась, отвлеклась от дороги, потому и сбила оленя.
Я понимаю, что придумала всю эту историю от начала до конца, даже не упомянув имени Джозефа. У нас с бабушкой намного больше общего, чем я думала раньше.
— Хорошая попытка, — хвалит Мэри. — Но ты врешь.
Я недоуменно смотрю на нее, даже дух перехватило.
— Я тебя знаю. Ты поехала к нему, чтобы сказать, что совершила ошибку, и если бы не увидела эту семейную идиллию, то, скорее всего, стала бы швырять в окно камешки, пока он не вышел бы на улицу поговорить с тобой.