Уроки милосердия
Шрифт:
В те дни никого подобные ответы не удивляли.
Когда я вечером вышла из школы и направилась, как обычно, в булочную, то подумала, что вижу призрак. Опираясь на фонарный столб, на противоположной стороне улицы стоял Йосек Шапиро. Я ахнула и бросилась к нему, а когда подбежала, то заметила, что кожа вокруг глаз у него желтая с пурпурным отливом и синяки на лице всех оттенков драгоценных камней. Через левую бровь у него тянулся заживающий шрам. Я хотела коснуться его лица, но он перехватил мою руку. На одном из пальцев была шина.
— Осторожно, — предупредил он. — Еще
— Что с тобой сделали?
Йосек сжал мою руку.
— Не здесь, — предупредил он, глядя на пешеходов.
Все так же за руку, он потянул меня подальше от школы. В глазах прохожих мы, наверное, выглядели, как обычная влюбленная пара. Но я знала по тому, как Йосек сжимал мою руку — крепко, как будто тонет в зыбучих песках и его нужно спасать, — что не в этом дело.
Я без оглядки следовала за ним по уличному базару, мимо торговцев рыбой и палаток зеленщика. Я поскользнулась на листе капусты, и Йосек прижал меня к себе. Я почувствовала жар его тела. Почувствовала надежду.
Он не останавливался, пока мы не миновали мощеные улочки перенаселенного района, пока не оказались за служебным входом в здание, которое я даже не узнала. Что бы Йосек ни хотел мне сказать, я надеялась, он не оставит меня одну, чтобы я сама искала дорогу назад.
— Я так волновался за тебя, — наконец сказал он, — не знал, удалось ли тебе сбежать.
— Я намного сильнее, чем кажется, — ответила я, вздернув подбородок.
— А я, как оказалось, нет, — признался он. — Меня били, Минка. Мне палец сломали, заставляя признаться, кем работает мой отец. Я не хотел, чтобы они узнали. Решил, что они придут за ним… Но они взяли только деньги.
— Почему? — спросила я. — Что ты им сделал?
Йосек взглянул на меня.
— Просто то, кем я есть, — негромко ответил он.
Я прикусила губу. Снова захотелось расплакаться, но рыдать перед Йосеком было стыдно.
— Мне жаль, что с тобой это случилось.
— Я пришел, чтобы кое-что отдать тебе, — сказал Йосек. — На следующей неделе моя семья уезжает в Ленинград. Мы поедем туда по христианским документам.
Я смотрела на него. Если у тебя христианские документы, можно ехать куда угодно. Это так называемые «правильные документы», которые доказывают, что ты ариец. А значит, никто не будет в чем-то ограничивать тебя или пытаться депортировать.
Если бы неделю назад у Йосека были эти документы, СС его и пальцем не тронули бы. С другой стороны, и в кафе «Астория» он бы не сидел.
— Отец хочет быть уверен, что случившееся со мной больше не повторится. — Йосек торжественно развернул документы. Они, насколько я поняла, были не для мальчика — его ровесника. Это были документы для девочки-подростка. — Ты спасла мне жизнь. Настал мой черед спасти твою.
Я попятилась от бумаг, как будто они могли обжечь.
— Для всей семьи достать не удалось, — объяснил Йосек. — Но ты, Минка, могла бы поехать с нами. Мы скажем, что ты моя двоюродная сестра. Мои родители позаботятся о тебе.
Я покачала головой.
— Как я могу стать частью твоей семьи, если буду знать, что бросила свою?
Йосек кивнул.
— Я так и думал, что
Он сунул мне в руку документы, а потом заключил меня в объятия. Бумаги оказались зажаты между нашими телами — клин, который разделил нас, как любая другая ложь.
— Береги себя, Минка, — прошептал Йосек и поцеловал меня.
На этот раз его губы были чужими, как будто он общался со мной на непонятном языке.
Через час я уже была в душном нутре отцовской булочной, ела булочку, которую папа пек для меня каждый день, — с особой закрученной верхушкой, с шоколадом и корицей. В это время дня мы были одни; его помощники приходили до рассвета, чтобы печь хлеб, а уходили в полдень. Я сидела, обхватив ногами стул, и наблюдала, как папа формует выпечку. Он оставлял ее подходить на посыпанном мукой пекарском столе, похлопывал каждую круглую с выемкой буханку, упругую, как попка младенца. Христианские документы, которые я засунула в лифчик, жгли мне кожу. Я представила, что, когда буду сегодня вечером раздеваться, на моей груди останется вытатуированное имя какой-то нееврейской девочки.
— Семья Йосека уезжает, — сообщила я.
Руки отца, которые всегда были чем-то заняты, неожиданно замерли над тестом.
— Когда ты его видела?
— Сегодня. После школы. Он хотел попрощаться.
Отец кивнул и сложил очередную порцию теста в маленький прямоугольник.
— А мы будем уезжать из города? — поинтересовалась я.
— Если мы уедем, Минуся, — ответил отец, — кто же будет кормить людей?
— Наша безопасность гораздо важнее. Особенно когда Бася на сносях.
Отец хлопнул рукой по разделочной доске, подняв облако мучной пыли.
— Ты думаешь, я не в состоянии защитить свою семью? — закричал он. — Думаешь, ваша безопасность для меня не важна?
— Нет, папа, я так не думаю, — прошептала я.
Отец обошел стол и схватил меня за плечи.
— Послушай, — сказал он, — семья для меня — все. Ты для меня — все. Я лично разнесу эту булочную по кирпичику, если это поможет уберечь вас.
Еще никогда я не видела его таким. Мой отец, который всегда был настолько уверен в себе, всегда готов был шутя выйти из любой сложной ситуации, едва сдерживался.
— Тебя ведь зовут Минка. А полное имя — Вильгельмина. Ты знаешь, что это означает? «Избранная оберегать». Я всегда буду тебя оберегать. — Он долго и пристально смотрел на меня, потом вздохнул. — Хотел приберечь их как подарок на Хануку, но, наверное, придется отдать сейчас.
Я присела, а он пошел в заднюю комнату, где хранил запасы зерна, соли и масла, и вернулся с мешком из пеньки, который был завязан так же крепко, как плотно сжат рот у старой девы.
— A Freilichen Chanukah! [35] — поздравил он. — Хотя и на пару месяцев раньше.
35
Счастливой Хануки! (идиш)