Уроки милосердия
Шрифт:
Двери распахнулись, к нам вышла секретарша.
— У вас пять минут, — заявила она.
Мы шагнули вперед, но секретарша схватила меня за руку.
— Она может войти, ты — нет.
— Но… — Бася растерянно оглянулась через плечо.
— Умоляй его, — подстегнула ее я. — Падай на колени.
Бася вздернула подбородок и шагнула в кабинет.
Секретарша села и начала печатать. Я нервно переминалась посреди приемной. Полицейский встретился со мной взглядом и отвернулся.
Через двадцать две минуты после того, как моя сестра
— Что он сказал? — выпалила я, но Бася схватила меня за руку и потащила из приемной Румковского.
Как только мы оказались на улице и горький ветер растрепал наши волосы, я опять пристала к сестре с вопросами. Бася отпустила мою руку, согнулась, и ее вырвало прямо на булыжную мостовую.
Я убрала волосы с ее лица. Решила, что это значит, что ей не удалось спасти Рувима. Именно поэтому я удивилась, когда через мгновение Бася повернулась ко мне — ее лицо было мертвенно-бледным, заострившимся, но глаза сияли.
— Его не отправят в Германию, — сообщила она. — Староста обещал, что отправит его в рабочий лагерь в Польше. — Бася схватила мою руку и сжала. — Я спасла его, Минка. Я спасла мужа!
Я обняла сестру, она обняла меня в ответ, но потом отстранилась.
— Маме с папой о том, что мы ходили сюда, рассказывать нельзя, — предупредила она. — Пообещай мне.
— Но они захотят узнать, как…
— Они решат, что Рувим сам договорился, — настаивала она. — Они не должны знать, что мы в долгу у старосты.
Это правда. Я достаточно наслушалась, как отец ворчит по поводу Румковского, чтобы понять: он не захочет быть обязанным этому человеку.
Ночью, когда Меир спал между нами, я услышала, что она тихонько плачет.
— Что случилось?
— Ничего. Все в порядке.
— Ты радоваться должна. С Рувимом все будет хорошо.
Бася кивнула. Я видела ее профиль, освещенный серебристым светом луны, — как будто статуя. Она посмотрела на Меира, коснулась пальцем его губ, как будто призывая его молчать либо запечатывая их поцелуем.
— Бася, — прошептала я, — как тебе удалось убедить старосту?
— Как ты и советовала. — Слеза скользнула по ее щеке, капнула на простыню. — Упала на колени.
***
Когда Рувима отослали в трудовой лагерь, Бася с сыном переехали к нам. Как в былые времена, мы с сестрой спали вместе, но сейчас между нами, как маленькая тайна, спал мой племянник. Меир учился распознавать цвета, звуки, которые издавали домашние животные, — раньше он видел их только на картинках. Мы постоянно твердили о том, какая он загадка, как Рувим будет гордиться сыном, когда вернется домой. Мы говорили так, словно этот день может наступить завтра.
Рувим не писал, и мы придумывали для него всяческие оправдания.
В октябре 1941 года мы с Дарой отравились едой. В этом не было ничего удивительного, учитывая качество пищи, — странно, что этого не произошло раньше. Мы оказались достаточно крепкими, чтобы после двух дней непрерывной рвоты встать с постели, но к тому времени уже потеряли работу курьерами.
Мы явились на площадь Лютомирскую, чтобы получить новую работу. Впереди в очереди стоял мальчик, ходивший с нами в одну школу. Его звали Арон, он насвистывал в классе во время экзамена и постоянно нарывался на неприятности. Между передними зубами у него была щель, и он был настолько высоким, что ходил сгорбившись: человек — вопросительный знак.
— Надеюсь, меня отправят куда угодно, только не в пекарню, — заявил Арон.
Я ощетинилась.
— А что не так с пекарней? — спросила я, думая об отце.
— Ничего, просто в пекарне слишком хорошо, так не бывает. Будто чистилище. Слишком жарко зимой, а вокруг еда, которую трогать нельзя.
Я покачала головой и улыбнулась. Мне нравился Арон. С виду ничего особенного, но он умел меня рассмешить. Дара, которая разбиралась в парнях, заявила, что я нравлюсь ему. Арон всегда оказывался рядом, чтобы придержать дверь школы, когда я выходила; провожал меня в гетто до поворота на улицу, где жил сам, а однажды даже поделился своей пайкой хлеба в обед в школе — Дара сказала, что в наше время это почти предложение руки и сердца.
Арон, конечно, не герр Бауэр. И не Йосек, если уж на то пошло. Но иногда, лежа рядом со спящими Басей и Меиром, я прижимала тыльную сторону ладони к губам и представляла, что это его поцелуй. Не то чтобы он поразил мое воображение — меня удивляла сама мысль о том, что кто-то может смотреть на девушку в рваной одежде, тяжелых ботинках, с тусклыми патлами вместо волос и видеть в ней красавицу.
В очереди были даже десятилетние дети и старики, которые не могли стоять без посторонней помощи. Родители научили меня, что говорить, в надежде, что я попаду к отцу в пекарню или к маме на фабрику. Иногда власти при распределении работ принимали во внимание таланты или предыдущий опыт. Иногда распределяли наугад.
Дара схватила меня за руку.
— Мы могли бы сказать, что сестры. Может, тогда нас отправят вместе.
По-моему, это не имело никакого значения. Кроме того, подошла очередь Арона, и я заглядывала через его костлявое плечо, пока чиновник за столом что-то писал на клочке бумаги. Парень обернулся с улыбкой на лице.
— Текстильная фабрика, — сообщил он.
— Ты умеешь шить? — удивилась Дара.
Арон пожал плечами.
— Нет, но придется научиться.
— Следующий!