Уроки милосердия
Шрифт:
Еще никогда я так не радовалась работе у герра Диббука, но все время помнила, что Дара рискует замерзнуть в неотапливаемых бараках «Канады». Поэтому я, как проделывала уже пару раз, когда герр гауптшарфюрер уходил обедать, напечатала на украденном бланке записку, в которой предписывалось привести заключенную А18557 к нему в кабинет. И, закутавшись в пальто, натянув шапку, рукавицы и шарф, поспешила через лагерь в «Канаду», чтобы забрать свою лучшую подругу погреться, пусть даже на пару минут.
Дара сунула мне в рукавицу припрятанный кусочек шоколада.
Войдя в здание мы с опущенными глазами миновали охрану. Меня уже знали, и наше появление не вызвало подозрений. Подойдя к двери, я на всякий случай сначала заглянула внутрь: а вдруг гауптшарфюрер уже вернулся?
В кабинете кто-то был.
За столом гауптшарфюрера стоял сейф, где хранились деньги и драгоценности, которые находили в «Канаде», — их ежедневно отправляли из лагеря. Каждый раз, обходя «Канаду», гауптшарфюрер опустошал стоящий посреди барака ящик, куда складывали ценные вещи. Мелкие предметы, такие как банкноты, монеты, бриллианты, относили к нему в кабинет. Насколько я знала, единственным человеком, знавшим комбинацию цифр, был сам гауптшарфюрер.
Но сейчас перед открытой дверцей сейфа стоял начальник лагеря и прятал пачку денег во внутренний карман шинели.
Я видела, как расширились его глаза, когда он меня заметил.
Как будто я привидение.
Упырь.
То, что должно быть мертвым.
Видимо, он решил, что меня убили еще на прошлой неделе, когда приезжал оберфюрер из Ораниенбурга, который систематически ликвидировал всех евреев, занятых на «кабинетной» работе.
В ужасе я рванулась назад из кабинета. Нужно убираться отсюда, уводить Дару! Но даже если бы нам удалось прорваться через ограждение, скрыться не удалось бы. Я знала, что начальник лагеря вор, и, пока была жива, могла в любой момент его выдать. А значит, ему придется от меня избавиться.
— Беги! — крикнула я, когда лагерфюрер схватил меня за руку.
Дара замешкалась, и этого оказалось достаточно, чтобы эсэсовец схватил ее и втащил в кабинет.
Он закрыл за нами дверь.
— Так что ты видела? — грозно спросил он.
Я покачала головой, глядя в пол.
— Отвечай!
— Я… я ничего не видела, герр лагерфюрер.
Стоявшая рядом Дара взяла меня за руку.
Лагерфюрер заметил это. Не знаю, о чем он в тот момент подумал. Что мы что-то передаем друг другу? Что это наш тайный код и движение что-то обозначает? Или просто решил, что если он нас отпустит, то я расскажу подруге о том, что видела, и тогда его тайну будут знать уже двое?
Он выхватил пистолет из кобуры и выстрелил Даре прямо в лицо.
Она упала, продолжая сжимать мою руку. Со стены за нашими спинами дождем посыпалась штукатурка. Кровь лучшей подруги брызнула мне в лицо и на одежду. Я закричала и упала на колени, обнимая то, что осталось от Дары, и ожидая предназначенную мне пулю.
— Райнер, что здесь, ради всего святого, происходит?
Голос гауптшарфюрера доносился словно из туннеля, как будто я была обернута
— Я поймал этих двоих на воровстве, Франц. Хорошо, что я вовремя вошел.
Он указал на пачку денег, которую до этого прятал в карман шинели.
Гауптшарфюрер поставил на письменный стол поднос с едой и посмотрел на меня.
— Это правда?
Было понятно, что мои слова не имеют значения. Даже если гауптшарфюрер поверит мне, его брат будет неустанно следить за мной, выжидая возможности поквитаться, чтобы я не рассказала гауптшарфюреру о том, что видела.
Боже мой, Дара…
Я, рыдая, покачала головой.
— Нет, герр гауптшарфюрер.
Начальник лагеря засмеялся.
— А что ты ожидал услышать? И зачем вообще у нее спрашиваешь?
На лице гауптшарфюрера заходили желваки.
— Ты не хуже меня знаешь процедуру, — ответил он. — Узника нужно арестовать, а не расстреливать.
— И что ты сделаешь? Подашь на меня рапорт? — Когда брат промолчал, лицо начальника лагеря побагровело — таким он был, когда напивался. — Здесь я устанавливаю правила! Разве кто-то меня осудит? Эту заключенную застали за кражей имущества рейха.
Благодаря нарушению инструкции я вообще появилась в этом кабинете.
— Я остановил ее, когда она совершала преступление. Так же следует поступить с ее сообщницей, даже несмотря на то, что она твоя маленькая подстилка. — Лагерфюрер пожал плечами. — Если ты не накажешь ее сам, Франц, это сделаю я.
Чтобы показать, что он не шутит, эсэсовец взвел курок.
Я почувствовала, как между ног потекло что-то теплое и, к своему стыду, осознала, что описалась. На полу растекалась небольшая лужица.
Гауптшарфюрер шагнул ко мне.
— Я не делала того, в чем он меня обвиняет, — прошептала я.
У меня под платьем был блокнот, в котором я написала вчера ночью еще десять страниц. Александра заперли в камере. Аня рвалась в тюрьму, чтобы увидеть его перед публичной казнью.
— Пожалуйста, — взмолился Александр, — сделай кое-что для меня.
— Что угодно, — пообещала Аня.
— Убей меня! — попросил он.
Если бы этот день был обычным, гауптшарфюрер сидел бы сейчас за столом и слушал, как я читаю вслух. Но сегодня был не обычный день.
За все четыре месяца, что я работала у гауптшарфюрера, он и пальцем меня не тронул. Но сейчас тронул. Ладонью коснулся моей щеки — так нежно, что на глазах выступили слезы. Большим пальцем погладил мою кожу, как гладит любовник. Посмотрел мне в глаза…
А потом ударил так сильно, что сломал мне челюсть.
Когда я больше не могла стоять и сплевывала в рукав кровавую слюну, чтобы не задохнуться, а начальник лагеря выглядел довольным, гауптшарфюрер прекратил избиение. Он отшатнулся от меня, как будто выходя из транса, и обвел взглядом свой разгромленный кабинет.