Уроки милосердия
Шрифт:
— Я жила в школе-интернате в Швейцарии, — солгала я.
— Вот как! Наверное, единственная страна в Европе, которой практически не коснулось опустошение. Vielen Dank, Fr"aulein. Auf Wiederh"oren [50] .
Я положила трубку на место с таким чувством, как будто меня подвергли допросу. Когда я оглянулась, герр гауптшарфюрер был в кабинете.
— Кто звонил?
— Герр Шмидт. Подтвердил получение груза.
— Зачем ты сказала, что из Берлина?
50
Большое спасибо, фрейлин. До свидания (нем.).
—
— Он что-то заподозрил? — спросил гауптшарфюрер.
Если заподозрил, означает ли это, что моей секретарской работе пришел конец? Меня отправят назад в «Канаду»? Или хуже того: я паду жертвой очередного отбора?
— Не думаю, — ответила я с бешено колотящимся сердцем. — Он поверил, когда я сказала, что училась за границей.
Гауптшарфюрер согласно кивнул.
— Не все благосклонно отнеслись бы к твоему пребыванию здесь. — Он сел, разложил салфетку и принялся разрезать на тарелке жареного цыпленка. — Так на чем мы остановились?
Я повернулась спиной к машинке, открыла кожаный блокнот. Вчера я написала десять требуемых страниц, но впервые мне показалось, что не следует читать их вслух.
— Начинай! — поторопил меня гауптшарфюрер, взмахнув вилкой.
Я откашлялась.
Я еще никогда так не ощущала свое дыхание, свой пульс.
До этого места я смогла дочитать, пока краска не залила мне лицо и я не опустила глаза.
— В чем дело? — удивился гауптшарфюрер. — Плохо написано?
Я покачала головой.
Он протянул руку и забрал у меня блокнот.
Конечно, никакого биения сердца слышно не было. Одна пустота, осознание того, что мы никогда не будем такими, как прежде. Означало ли это, что он не чувствовал того, что чувствовала я, когда он двигался между моими…
Он внезапно запнулся и покраснел так же густо, как я.
— Лучше это прочесть про себя, — сказал гауптшарфюрер.
Он целовал меня, как будто был отравлен, а я была противоядием. Наверное, так оно и было. Он укусил меня за губу, снова пошла кровь. Когда он прильнул к ране, я выгнулась дугой в его объятиях, представляя, что он пьет из меня.
После я лежала, разметав руки у него на груди, как будто мерила пустоту внутри.
— Я готов все отдать, чтобы вернуть назад свое сердце, — сказал Александр. — Чтобы я мог подарить его тебе.
— Ты и так само совершенство.
Он зарылся лицом мне в изгиб шеи.
— Аня, я далек от совершенства, — возразил он.
В этом кроется магия мгновений перед интимной близостью: мир состоит из вздохов, кожа толще кирпича, крепче стали. Есть только ты и он, и вы так невероятно близки, что между вами ничто не может вклиниться. Ни враги, ни друзья. На этих обетованных небесах, в этом священном месте и времени я могу даже задать вопрос, ответ на который боюсь услышать.
— Каким был твой первый раз? — прошептала я.
Александр не стал делать вид, что не понял вопроса. Повернулся на бок, прижался своим телом к моему, чтобы не смотреть в глаза во время повествования.
— Казалось, что я много месяцев бродил по пустыне и умер бы, если бы не испил. Но вода жажды не утоляла. Я мог бы выпить озеро, но не напиться. Я жаждал того, запах чего, пьянящий, как коньяк, улавливал через кожу. — Он запнулся. — Я пытался бороться с жаждой. Но к тому времени я был уже так голоден, так слаб, что едва стоял на ногах. Я дополз до сарая, вновь призывая смерть… Она несла корзинку, чтобы покормить цыплят, насыпать им в курятник еду. Я увидел ее, прячась
Гауптшарфюрер удивленно взглянул на меня.
— Донестр? — уточнил он.
Я кивнула, довольная тем, что он уловил сравнение с чудовищем, о котором сам рассказывал.
— Второй раз это была проститутка, которая остановилась в переулке подтянуть чулки. Было легче, или я сам себя в этом убедил, поскольку в противном случае мне пришлось бы признать, что все сделанное мною раньше — неправильно. Третий раз — мой первый мужчина, банкир, который запирал контору в конце дня. Однажды была девочка-подросток, которая просто оказалась не в том месте не в то время. И светский гуляка, чей плач я услышал на балконе. После этого мне стало наплевать, кем они были. Имело значение только одно: они подвернулись именно в тот момент, когда были мне нужны. — Александр прикрыл глаза. — Оказалось, чем дольше повторяешь одно и то же действие — и не важно, сколько раз отрепетированное, — тем больше оправданий ему мысленно находишь.
Я повернулась к Александру лицом.
— Откуда ты знаешь, что однажды не убьешь меня?
Он замер в нерешительности.
— Никто этого не знает.
Пока это было все. Я прекратила писать на этом месте, чтобы пару часиков поспать перед перекличкой. Гауптшарфюрер положил блокнот на разделяющий нас письменный стол. Его щеки продолжали гореть.
— Что ж… — протянул он.
Я не могла смотреть ему в глаза. Здесь меня раздевали перед чужими людьми, раздевали во дворе перед тем, как… И все-таки еще никогда я не чувствовала себя настолько обнаженной.
— Очень интересно, что все это изображено так натурально… Особый колорит истории придает разговор с Александром… И другие… деяния. — Он наклонил голову к плечу. — Удивительно думать, что жестокость — такое же интимное чувство, как и любовь.
Он очень удивил меня этими словами. Не могу сказать, что я написала это намеренно, но разве это неправда? И в тех, и в других отношениях всегда есть только два человека: тот, кто берет, и тот, кто жертвует. Я вспомнила о часах, проведенных в гимназии, когда мы анализировали наследие великого писателя: «Но что Томас Манн хотел сказать своей книгой? Возможно, ничего. Может быть, он просто захотел написать историю, которую никто не смог бы отложить в сторону».
— Я так понимаю, у тебя был кавалер…
Слова гауптшарфюрера испугали меня. Язык не поворачивался ответить, и я только отрицательно покачала головой.
— В таком случае эта глава еще более впечатляет, — сказал он. — Только есть неточности.
Мой взгляд метнулся к его лицу. Но гауптшарфюрер неожиданно встал, как обычно поступал после обеда, оставляя мне объедки, пока будет патрулировать «Канаду».
— Не… в самом описании процесса, — равнодушным голосом продолжил он, застегивая шинель. — В последней части. Когда Александр говорит, что во второй раз убивать легче. — Гауптшарфюрер отвернулся, надел фуражку. — Легче не становится.