Уроки разбитых сердец
Шрифт:
Слишком много уродливого таила в себе эта красота. Словно над Ратнари-Хаусом издавна тяготело проклятие, а теперь круг замкнулся, и от усадьбы остался один лишь красивый печальный остров, древние стены, повидавшие немало на своем веку. Здесь прошла жизнь множества мужчин и женщин, но в памяти людей осталась лишь горсточка богачей — владельцев усадьбы. Никто не помнил слуг, простых бедных горожан. Иззи считала это несправедливым.
— Жаль, что мы ничего не знаем о тех, кто здесь работал, — сказала она. — Вот чья история по-настоящему интересна. Ты так не думаешь?
— Я с тобой согласна, у этого дома две истории, и обе чрезвычайно любопытны, —
— Так ты собираешься рассказать двойную историю этого дома, увиденную глазами слуг и господ?
Джоди кивнула, сияя счастливой улыбкой.
— Я обожаю разгадывать тайны прошлого. А ты? Прошлое помогает нам лучше понять себя, во всяком случае, так нам твердили в университете.
Иззи остановилась перед большим камином и замерла, как одна из фигур на коричневатой старинной фотографии, пытаясь мысленно перенестись в ту эпоху. Однажды она читала фантастический роман о путешествии во времени. Там женщина из двадцатого века попала в семнадцатый. Иззи задумалась, увлеченная игрой фантазии. Что бы она захватила с собой в прошлое, если бы смогла прямо сейчас перенестись в 1936 год? Интересно, пригодился бы ей там жизненный опыт, приобретенный почти семьдесят лет спустя? А может, прошлое сделало бы ее мудрее? И именно в прошлом следует искать ответы на вопросы, которые задает будущее?
Глава 14
Став старше, Лили обнаружила, что времена года напоминают ей определенные отрезки жизни. Весна всегда была связана с Тамарином, когда на голых, замерзших ветвях деревьев набухали почки, несущие в себе новую жизнь, из их тугой сердцевины проклевывались крохотные изумрудные листочки, а окрашенные темной умброй поля покрывались свежей светло-зеленой травой, в гуще которой бродили на шатких ножках крохотные новорожденные ягнята с белой шелковистой шерсткой. Осень пробуждала воспоминания о Ратнари-Хаусе: в осенние месяцы весь штат прислуги тщательно готовил усадьбу к надвигающейся зиме, а сэр Генри приглашал друзей поохотиться или порыбачить. Окрестные леса расцвечивались рыжими, багряными и бледно-золотыми красками, а в доме топили камины яблоневыми поленьями, и на кухне вовсю кипела работа, все сбивались с ног, чтобы угодить гостям.
А лето… лето всегда напоминало Лили о Лондоне в годы войны, когда солнце светило ярче и страстно хотелось жить. Яростно, исступленно, жадно упиваться жизнью.
Май 1944 года выдался рекордно жарким. В тех редких случаях, когда не было срочной работы, Лили, Дайана и Мейзи устраивались на крошечном балкончике на третьем этаже сестринского дома на Кьюбитт-стрит, подкладывал и под спину жесткие потертые диванные подушки и подставляли усталые кости теплым солнечным лучам.
Им нечасто удавалось посидеть на солнышке: сестрам-третьекурсницам давали отгулы лишь в награду, а матрона ревностно придерживалась постулата «живущий в праздности станет добычей дьявола».
Она пришла бы в негодование, увидев своих воспитанниц на балконе без чулок, с голыми ногами, бесстыдно выставленными напоказ. «Но после такой тяжелой недели не грех поваляться на солнцепеке, — подумала Лили, откидываясь на подушку, — а матрона все
Вечером подруги собирались в Лайонс-Корнер-Хаус, выпить по чашке чаю, а потом в «Одеон», смотреть «Газовый свет». Лили любила ходить в кино и погружаться в мир экранных фантазий. Она по-прежнему считала своей любимой актрисой Джоан Кроуфорд, но отдавала должное и очарованию Ингрид Бергман. Мейзи, отличавшаяся буйным воображением, как-то сказала, что у Лили в точности такие глаза, как у Ингрид.
— В них таится загадка, — уверяла Мейзи. — Как будто ты мечтаешь о необыкновенном мужчине, который только и ждет встречи с тобой.
— Ну уж нет, — рассмеялась Дайана. — Когда Лили так смотрит, она беспокоится о том, что у нас на обед. — Дайана была куда менее романтична, чем Мейзи, и, как все в эти голодные годы, много думала о еде.
Лили вспомнила огромные запасы еды в доме, свежие яйца на завтрак и душистый мамин хлеб. Тогда она не понимала, как ей повезло. Теперь дома, в Ирландии, трудно было достать муку. «Мы все нынче едим черный хлеб, — писала мама в последнем письме. — По вкусу он напоминает торф. Леди Айрин сильно похудела от такой кормежки».
Лили закрыла глаза, подставляя лицо теплым лучам послеполуденного солнца. Неужели она когда-то жила не в Лондоне? Лили часто вспоминала Тамарин и Ратнари-Хаус, но не только из-за еды. Ее мать трудилась не покладая рук и никогда не видела ничего, кроме проклятого семейства Локрейвенов. Она даже не помышляла ни о чем другом. Сама Лили многое повидала за время жизни в Лондоне: ома помогала в операционной, когда в больнице не хватало медперсонала, и стойко держалась, несмотря на зловоние от гноившихся ран и заскорузлых от крови повязок, в которых привозили солдат. Множество ночей провела она в подвале, пережидая бомбардировки, утешая раненых и стараясь сохранять спокойствие. Она твердила, что все будет хорошо, что в больницу никогда еще не попадала бомба, и так будет и впредь, хотя сама далеко не была в этом уверена.
Еще Лили дважды самостоятельно принимала роды и испытала прилив патриотической гордости, когда королева сказала, что не жалеет о Букингемском дворце, пострадавшем от бомбежек, потому что теперь ей хорошо виден Ист-Энд. Лили нравилась королева. Она проявила изрядное мужество, оставив маленьких принцесс в Лондоне, несмотря на бомбардировки. Члены королевской семьи вместе со всеми получали продовольственный паек, и Лили считала это справедливым. Она не сомневалась: если бы Локрейвены бежали из страны, то сейчас по-прежнему наслаждались бы яйцами ржанки и омарами «Термидор». Королева казалась Лили доброй и мудрой женщиной. Она не была гордячкой, как некоторые представители аристократических фамилий.
— Это плохо, когда не хочется возвращаться домой? — Лили смущенно взглянула на Мейзи.
— Зависит от того, что тебя там ждет, — сурово изрекла Мейзи. — Мне, например, ни к чему стремиться домой. Там никого нет, кроме жены Терри, а она едва ли встретит меня с распростертыми объятиями. — Мать Мейзи погибла во время «Лондонского блица» на пороге собственного дома: она только успела распахнуть входную дверь, готовясь бежать в бомбоубежище. Из всей немногочисленной родни у Мейзи остался один лишь брат Терри, женившийся год назад, когда его подруга — платиновая блондинка по имени Руби — забеременела. Руби и Мейзи не слишком-то ладили.