Уроки советского
Шрифт:
Кто виноват в катастрофе?
«Революция произошла тогда, когда народ пошёл за интеллигенцией… Великое народное движение, во всяком случае, должно было произойти в результате кризиса русской жизни, усугубленного войной. Но путь, по которому пошёл народ, был указан ему интеллигенцией. И в том, что революция приняла такой вид, виновны не одни большевики, но вся интеллигенция, их подготовившая и вдохновившая», – Валериан Муравьев. [3]
Что же делать? Что предлагали русские философы?
3
Там же. С. 414.
«На том пепелище, в которое изуверством социалистических вожаков и разгулом соблазнённых ими масс превращена великая страна, возрождение жизненных сил даст только национальная идея в сочетании с национальной страстью. Это та идея-страсть, которая должна стать обетом всякого русского человека… Она должна овладеть чувствами и волей русских образованных людей и, прочно спаявшись со всем духовным содержанием их бытия, воплотиться в жизни в упорный ежедневный труд», – Пётр Струве. [4]
4
Там же. С. 476.
При всём уважении к русским религиозным интеллектуалам следует признать, что суть этого коллективного труда – всего лишь растерянный философский вопль. В этом вопле – недоумение, непонимание, ужас, проклятия собственному «народу-богоносцу», который разрушает историческое государство и самою плоть жизни; проклятия виновникам революционного хаоса – русской интеллигенции; надежда – только на господа бога и какого-то совсем другого русского человека, который одумается, прекратит насилие и разбой, проникнется новой «идеей-страстью» и встанет на путь служения «великому Божьему и земскому делу»…
Русская антибольшевистская мысль продолжала искать ответы в эмиграции. В дополнение к метафизическому анализу веховцев появились оценки причин революции, которые высказывали лидеры либеральной общественности – той самой, которая пришла к власти после падения монархии, но власть не удержала.
В 1929 году в Париже в журнале «Современные записки» начали публиковаться мемуарные статьи видного деятеля кадетской партии Василия Маклакова, которые позже, в 30-е годы, составят книгу его воспоминаний «Власть и общественность на закате старой России». Главная мысль маклаковских мемуаров была такова: что либералы могли, но не сумели договориться с действующей властью о совместной деятельности по реформированию существующего политического порядка и тем самым обрекли страну на катастрофу.
«У либерализма не было самостоятельной силы, – писал Маклаков. – Она ещё была у исторической власти, которая тогда готова была идти на уступки; при соглашении её и либеральной общественности можно было идти путём эволюции и в союзе с исторической властью Великие реформы продолжать и закончить». [5]
Взгляды Маклакова подверглись критике со стороны его бывших однопартийцев. В ответ на обвинения в том, что кадеты прибегали к тактике борьбы с властью, когда нужен был компромисс, бывший лидер кадетов Павел Милюков отвечал, что «эта борьба должна была вестись не революционными, а парламентскими методами: в этом и заключался смысл существования партии и её воспитательная роль по отношению к обществу… Формы парламентской борьбы оказались неприменимыми вследствие непримиримой тактики власти. Но ведь эта неприменимость форм мирной борьбы и открыла путь методам революционным. Маклаков хочет, чтобы никакой борьбы не было, а был бы компромисс. Но бессилие партии компромисса во что бы то ни стало, каковой была партия октябристов, – бессилие компромисса на самой умеренной программе, – как нельзя лучше демонстрирует невозможность той роли, которую он навязывает кадетам и которую он считает истинным выражением русского либерализма». [6]
5
Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России. Париж, 1936. С. 298.
6
Милюков П. Н. Суд над кадетским либерализмом // Современные записки. 1930. № 41. С. 358.
По иронии русской исторической судьбы главный сторонник компромисса с царской властью «во что бы то ни стало» лидер «октябристов» Александр Гучков к 1916 году становится сторонником насильственной смены власти. «Вся хозяйственная, экономическая жизнь страны катилась под гору, потому что та власть, которая должна была взять на себя организацию <…> тыла, была и бездарна, и бессильна, – говорил Гучков на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. – В этот-то момент для русского общества, по крайней мере, для многих кругов русского общества и, в частности, для меня стало ясно, что <…> во внутренней жизни пришли мы к необходимости насильственного разрыва с прошлым и государственного переворота <…> Вина, если говорить об исторической вине русского общества, заключается именно в том, что русское общество, в лице своих руководящих кругов, недостаточно сознавало необходимость этого переворота и не взяло его в свои руки, предоставив слепым стихийным силам, не движимым определённым планом, выполнить эту болезненную операцию». [7]
7
Падение царского режима. Стенографические отчёты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т. 6. М.-Л., 1926. С. 260–268.
Наш великий писатель Александр Солженицын, закончив одну из частей «Красного колеса» – «Март Семнадцатого» – почувствовал «органическую потребность: концентрированно выразить выводы из той массы горьких исторических фактов». В течение 1980–1983 годов он пишет большую статью «Размышления над Февральской революцией» и пытается понять причины революции. [8]
У Солженицына в революции виноваты все.
Монархия как институт – «как бы заснула. После Столыпина она не имела ясной активной программы действий, закисала в сомнениях. Слабость строя подходила к опасной черте».
8
Солженицын А. И. Размышления над Февральской революцией // Российская газета. 26 февраля 2007.
Дворянство как класс – «столько получивший от России за столетия, так же дремал, беззаботно доживая, без деятельного поиска, без жертвенного беспокойства, как отдать животы на благо царя и России. Правящий класс потерял чувство долга, не тяготился своими незаслуженными наследственными привилегиями, перебором прав, сохранённых при раскрепощении крестьян, своим всё ещё, и в разорении, возвышенным состоянием».
Церковь в дни величайшей национальной катастрофы «и не попыталась спасти, образумить страну. Духовенство утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию, одряхла».
При всем том, по Солженицыну, – не пропала бы страна, «сохранись крестьянство её прежним патриархальным и богобоязненным. Однако за последние десятилетия обидной послекрепостной неустроенности, экономических метаний через дебри несправедливостей – одна часть крестьянства спивалась, другая разжигалась неправедной жаждой к дележу чужого имущества… Это уже не была Святая Русь».
Что касается интеллигенции, образованного общества, либералов – им достаются самые нелестные эпитеты и характеристики.
По мнению Солженицына, Россия избежала бы революции в том случае, если бы власть монарха была незыблема и он бы защищал эту власть во что бы то ни стало; если бы дворянство проснулось от своей спячки и снова стало лидирующим государственным сословием; и главное – чтобы крестьянство под руководством церкви оставалось бы тем же патриархальным сословием, каким оно было многие сотни лет, молчаливо и терпеливо несла бы тяготы и повинности, обеспечивая самоё существование государства…
К 90-м годам прошлого века среди немалой части историков и публицистов в России сложилась, во многом под влиянием авторитета Александра Солженицына, такая формула: предреволюционная Россия, ведомая Петром Столыпиным и его идеями даже после его смерти, развивалась успешно; если бы не мировая война, то никакой революции не случилось бы; «либералы» раскачали лодку, а когда монархия пала, власть удержать не сумели.