Уроки тьмы
Шрифт:
А я продолжал свой бег и тренировки, но уже один. К приходу сына из армии я со своим другом по бегу Геннадием Сидоровым уже бежал классический марафон. С Геннадием, военным врачом, я познакомился ещё в 1984 году в спортивном клубе «Спартак», возглавляемом Олегом Юлиановичем Лосем. Именно тогда мы задумали с ним подготовиться к настоящему марафонскому пробегу длиною в сорок два километра сто девяносто пять метров, что и выполнили через два года, пробежав вдвоём Сестрорецкий марафон с небольшим разрывом во времени в мою пользу.
Сын готовился поступать в институт. А мое зрение становилось всё хуже и хуже. Я узнал об открытии
Раздался телефонный звонок. Олег остановил запись и заторопился к телефону.
– Наконец-то, – произнёс он. – Должно быть всё хорошо, сердце подсказывает. Сейчас, сейчас, Вадик, дорогой, иду уже, потерпи… Алло, Вадик, я слушаю! Ты из больницы?.. Кто это?.. Плохо слышу. Говорите громче. Да, да, сейчас хорошо… Не может быть, это здорово!
Я ждал. На средние дистанции меня устраивает. Могу заплатить… Я не хотел вас обидеть, что вы! Нет, нет, всё отлично, всё хорошо, буду ждать вашего звонка. Я сам доеду до Технологической, всё возьму с собой. Забег через три дня – знаю. Спасибо, ничего не надо. Надеюсь. Договорились, ровно в десять у метро на выходе. Время ещё есть. Запомнил. Спасибо. До встречи.
«Ну вот, проблема с лидером разрешена, скорее бы сын позвонил. Дай Бог дожить до забега, обнять Валюту и с лёгким сердцем на трассу», – подумал Олег, открывая дверь балкона.
Ему захотелось вдохнуть полной грудью свежего воздуха, почувствовать порывы ветра в предвкушении долгожданного очередного забега. Он уже видел себя бегущим за лидером в общей спортивной колонне, слыша отдалённые голоса, шум автомобилей, выкрики случайных зрителей и организаторов. Каждый раз в забегах он ощущал небывалое чувство единения с людьми, все были объяты одной целью, двигались в одну сторону, даже дышали как-то в унисон. Пропадало острое чувство одиночества, какой-то отверженности, отстранённости от той первой жизни, которую он потерял из-за слепоты.
Бодрящий осенний ветер срывал с деревьев последние сухие листья и разбрасывал их щедрой рукой куда придётся. Олег почувствовал на лице прикосновение листа, схватил его в руки, прошёлся по нему пальцами и определил, что это его любимый кленовый лист. Он приложил его к губам, вдыхая пряный запах шальной свободы. Как он любил лес и тосковал по нему! Только там, в лесной тишине, он мог полностью погрузиться в себя, отключиться от ненужных мыслей, дать голове покой, а душе – умиротворение. Ощупывая прилетевший к нему листочек, он пытался угадать, какого он цвета и оттенка. Сказочная палитра осенних листьев жила в нём зелёной, жёлтой, красной, бурой красками. Ему казалось, что листочек слишком тонок, значит, в нём застыли зеленовато-жёлтые цвета с красными вкраплениями. Бурые листья почему-то толще, плотнее. Может быть, это из-за внезапных ночных заморозков? Как жаль, нет Валюши рядом, а то бы они сейчас поспорили. Только в самом конце она бы ему сказала, какого цвета этот листочек.
Взяв с собой кленовый лист, Олег ушёл с балкона.
Неожиданно он вспомнил свои рабочие флаконы с цветной тушью на столе в мультицехе. Последнее время, до полной потери зрения, он заметил, что стал путать цвета синий с зелёным, красный с коричневым и другие. Пришлось все флаконы с тушью подписывать. А тут ещё и катаракта стала созревать, размывая очертания предметов. Даже днём стало проблематично добираться до работы и обратно домой. Солнце стало резко раздражать и слепить глаза.
Тающее с каждой минутой зрение заставляло его ускорять темп жизни. Он старался не терять ни одной минуты впустую. Занимался спортом, рисовал, писал, ходил по городу в поисках новых впечатлений, цепляясь уплывающим зрением за городские пейзажи, лица прохожих, за сады и парки, за поющих и чирикающих птиц, за изменчивое волнующее петербургское небо, за всё, что давало импульс творчества, а значит – жизнь.
Такие путешествия с остаточным зрением таили в себе определённые опасности. Три раза он попадал в открытый люк. Если в первых двух случаях всё обошлось благополучно, то в третьем он боролся за жизнь из последних сил. Это было на тихой малолюдной улице уже в наступающих сумерках. Падая, он инстинктивно схватился за край люка и повис. Под ногами почувствовал воду, но достать дна ногами не мог. Судорожно держась онемевшими руками за люк, он постарался успокоиться, чтобы понять, что делать дальше. Кричать и звать на помощь было бесполезно. Над головой стояла мёртвая тишина. Под ногами была чёрная пропасть. Долго так висеть на слабеющих руках он бы не смог.
Собрав все силы, он попытался подтянуться, но сделать это ему не удалось. Более того, он сразу почувствовал острую боль где-то слева под грудной клеткой и услышал глухое хлюпанье внутри себя. Стало не хватать воздуха. Видимо, падая, он нанёс себе травму, что осложняло ситуацию. Силы быстро убывали. И он понял, что у него остался последний шанс выбраться из западни.
Он собрал в кулак всю свою волю, остатки сил и с диким глухим рычанием поднял своё ноющее тело вверх, судорожно перебирая ногами по шершавой круглой стене. Оперевшись на локти, он повалился набок, вытащил ноги и откатился в сторону. Частое тяжёлое дыхание сопровождалось усиливающимся хлюпаньем. Острая боль в левом боку давала о себе знать, усиливаясь при движении. Дышать становилось всё тяжелее. Понял, что случилось что-то с рёбрами и лёгкими.
Всё же сумел доехать до травматологического пункта, а когда вошёл туда, то потерял сознание. Придя в себя, узнал, что у него сломаны все рёбра на левой стороне грудной клетки. По «скорой» его сразу увезли в больницу, где он постарался быстрее встать на ноги, несмотря на боль. После небольшого улучшения он сразу же стал передвигаться по больничному коридору. Выйдя из больницы, он уже через месяц ходил с Валентиной по два-три километра, а потом приступил к бегу. Рёбра болели целый год. И всё же он вышел на работу, где ему становилось всё тяжелее и тяжелее.
Как он ни старался скрывать свои проблемы со зрением от друзей и коллег, держать марку полноценного здорового человека, быть независимым, он всё же попал в ту ситуацию, которой избегал и боялся пуще всего. Однажды в их мультицех под конец рабочего дня пришло руководство с каким-то сообщением. После спонтанного собрания всех отпустили домой. Олег мог видеть и рисовать на маленьком формате своего рабочего поля при направленном свете яркой лампы, но, вставая из-за стола, в полумраке помещения действовал по наитию и памяти. А тут, как назло, разволновался из-за присутствия начальства. Поначалу он не мог понять, почему вдруг наступила такая мёртвая тишина в комнате. Потом дошло, что он на глазах у всех тыкался, как слепой котёнок, вдоль стен помещения, в котором проработал двадцать пять лет, в надежде найти, наконец, дверь, чтобы выйти. Это был шоковый момент для окружающих, которые воочию убедились в его тяжёлом недуге, неожиданно прозрев и поняв, в каком состоянии он работает наравне со всеми и как ему тяжело даётся то, о чём они просто не задумываются. Олег кожей почувствовал острые стрелы жалости, идущие от людей, и какую-то обречённость в предчувствии конца своей любимой творческой работы.