Уроки тьмы
Шрифт:
Её холерическая натура упорно сопротивлялась устоявшемуся режиму и казёнщине. Мир у Юлички состоял из белых и чёрных красок, люди были или превосходные, или отвратительные. И эти краски могли меняться молниеносно в ту или иную сторону в зависимости от настроения. Бездействие для Юлички было невыносимо. Даже заведующая отделением, терпимая и доброжелательная женщина с налётом профессионального цинизма, выходила из себя из-за её громких театрализованных звонков в милицию, прокуратуру или в квартиру, где она ранее жила с сыном, которую теперь снимали гастарбайтеры с разрешения, по словам Юлички, «незаконной собственницы-авантюристки, получившей завещание у нетрезвого сына за бутылку». Только угроза заведующей, что она переведёт её в ПНИ, где живут психи, могла её утихомирить на короткое время. Юличка решительно отвергала жестокую правду о свершившемся факте, направляя
Начались печальные хлопоты. Известие о кончине Юлички не вызвало у её старшей бездетной девяностовосьмилетней слепой сестры Марии никаких эмоций. Глубокая старость довольно бодрой Марии охраняла её хрупкий организм от стрессов, которые Мария воспринимала за неизбежность, свершившуюся волю божью и счастливое путешествие в царствие небесное. Надо признать, что к судьбе своей сестры Мария была равнодушна всю жизнь. «Делай, что хочешь. Да и что я могу, кроме молитвы», – сказала Мария Миле после смерти Юлички, переходя с улыбкой на интересующие её темы, касающиеся церкви и быта. Ах, знала бы Юличка, впервые встретившая Милу, двенадцатилетнюю девочку, кормящую бездомных кошек на лестнице, что именно эта девочка и будет провожать её в последний путь в полном одиночестве…
Стоял холодный моросящий март. Картина ледяной земли, погружённой в слякоть многослойного серого снега, с чёрной ямой, наполненной жижей, наводила тоску и отторжение. Мила представила, как со стуком, а иначе не выйдет, опускают в это месиво Юличку, а с ней, может быть, и её ещё не отлетевшую душу, которой предстоит выкарабкаться из этого омута на небо, и решение созрело иное – кремировать и подхоронить к сыну на Охтинском кладбище.
Свидетельство о смерти получала в пушкинском загсе, расположенном в небольшом старинном особнячке. Сначала она вошла в парадные двери, где навстречу ей рванули аккорды «Свадебного марша» Мендельсона. Непривычно тихо стояли две пары и малочисленные гости. «Почему здесь?» – подумала она. Может быть, это ошибка? Но ей подсказали, что это здесь, только с чёрного входа. Обежав здание, она вошла с другого крыльца, там увидела очередь из озабоченных лиц со скорбными или иными не очень радостными делами, которые входили в служебную комнату под отдалённо звучащий «Свадебный марш». «И жизнь, и слёзы, и любовь» жили как дружные сёстры под одной крышей. А Юличкины родители венчались во Владимирской церкви, вспомнила Мила. Теперь туда водят слепую Марию, которая много лет жертвует церкви блокадную пенсию, ни разу не протянув Юличке руку помощи в трудные времена.
Затем больница Семашко. Первая инстанция – «судебка». В судебке сидел немолодой мужчина со стеклянным выражением умных волчьих глаз, с отработанной невыразительной монотонной речью. Чистый стол. Сигарета в зубах. Голос робота. Вид загнанного в угол усталого хищного зверя. Он пронзает взглядом как рентгеном. Чётко видит, кто перед ним – бедняк, середняк, богач, скупой, безголовый, страдающий или равнодушный. Он – основная инстанция, определяющая, что, почём, куда и когда, чующая всю подноготную правду по отношению к покойному, наблюдая за деланными скорбными лицами или глубоко запрятанным тихим горем разных посетителей. И всегда попадает в точку! Неизвестно, как эта лавина мёртвых тел воздействует на него в этих страшных для живых залах морга, в которых он остаётся с ними сутками, как мы с коллегами на работе. Быть может, близость смерти делает его ум пронзительней и зорче.
Получив установку и разрешающие визы, Мила направилась к агенту. Агент, он же санитар, потрясающе красив, силён и молод. От него, ещё не высосанного мертвечиной, веет здоровой неукротимой плотью, кипучей энергией, приправленной жаждой огромных денег, так как большие он уже имеет. Ей представилось, как женщины слетаются на него, словно мухи на мёд, награждая его вздохами и деланными криками оргазма от желания сладкой жизни или благодарности за неё. Санитар уже не робеет – он гордится своей работой.
Это даже престижно и внушает окружающим определённый страх и уважение перед его навыками в устойчивом бизнесе.
«Интересно, как эти мужчины воспринимают своих жён, любовниц или родных?» – подумала Мила. И стала представлять, как они смотрят на женщин, гладят, трогают их, а сами невольно, даже мучаясь от этого, видят их мёртвыми, прикасаясь к их ещё желанному телу. Вероятно, они ищут забвения в тёплых и подвижных телах. Им надо подзарядиться энергией после многочасового пребывания вблизи холодной неподвижности. А забыться, видимо, очень трудно. С годами эти крутые мужики становятся внутренне теми же покойниками с окаменевшими ледяными душами. Но есть и такие, кто чувствует себя на этом поприще как рыба воде, не теряя чувства юмора и аппетита…
Наконец она всё оформила и смогла выбраться из этих удушающих, с характерно-специфичным запахом, коридоров и комнат на свежий воздух. Завтра – прощание и отпевание в часовенке при больнице.
На прощание к Юличке Мила ехала одна. Перед глазами навязчиво стояла картина Перова – деревенская дорога, хилая лошадёнка с телегой и простым гробом, за которым сквозь снег и ветер плетутся двое сирот. Сын умер, сестра слепа, племянница стара, а её дети заняты, – проносилось в голове. Внук давно отрёкся от Юлички и от своего отца из-за незаживающих обид, нанесённых ему в отрочестве. Так получилось. «Нам всем не хватает великодушия и времени для покаяния при жизни. Зато хорошо умеем каяться скопом в церкви после кончины тех, кого проклинали», – подумала Мила, приближаясь к месту.
В часовенке должны были отпевать двоих – рабу божью Юлию и раба божьего Валерия. Когда всех впустили, то Мила поначалу растерялась, увидев ещё два гроба вдоль стен. Ей показалось, что все усопшие на одно лицо, в одном возрасте, бесполые, как из инкубатора. Через некоторое время поняла, что это из-за наложенного грима. Лица были гладкие в одной тональности – будто все группой недавно отдыхали на Канарах. Она стала судорожно искать свою измученную, изуродованную потерей одного глаза Юличку, ту Юличку, к которой уже привыкла и жалела. Что-то внутри неё оборвалось. Ей показалось, что Юлички здесь нет. Тогда она решила найти её по одежде, виднеющейся из-под одинаковых белых атласных покрывал. Всё это промелькнуло молниеносно.
Конечно, она её узнала. И была потрясена! Перед нею, гордо подняв красивую голову, лежала необыкновенная женщина с волевым лицом, выразительным драматическим профилем, с сурово сжатыми губами, с решительным, она бы даже сказала, вызывающим видом, как бы говорящим: «Вы меня не сломили! Никогда и никто. Ни в этом, и ни в том мире». Отсутствие правого глаза было совершенно не заметно. Юлина плоть олицетворяла её сильную и неукротимую натуру. Боже! Какая порода высветилась из этой почти истлевшей материи! Просто княгиня из «Пиковой дамы». Редкая метаморфоза смерти.
«Надо отдать должное мастерству того, кто работал над её лицом, – подумала Мила, возлагая цветы. – А чему я удивляюсь? Сколько ей выпало в жизни – не перечесть! Совсем крохой на её глазах солдаты революции штыками вспарывали любимые мягкие игрушки в поисках зашитых бриллиантов. Четыре сестры, третья Юля, запомнили эту «казнь» на всю жизнь. С тех пор, видимо, у Юлички все чужие были воры. В молодости она была до одурения привлекательна и бесшабашна. После музыкального училища пела в кинотеатрах. Рано выскочила замуж. Рано овдовела – с первых дней войны. Остался только сын, которого она спасла, уехав из блокадного Ленинграда под страшный грохот бомбёжки. После войны надо было выжить с ребёнком, не надеясь ни на кого. Не зная толком финансовых дел, стала верным помощником по расчётно-кассовым делам первого послевоенного коменданта города Ленинграда, который был полностью подчинён Юлиному обаянию. Статус вдовы Юличка не собиралась менять – это предоставляло льготы, а значит, помогало выживать. Блокадное удостоверение ей выдали только с третьей попытки. Попробовали бы не дать по негласному требованию самого коменданта! Мужчины играли в жизни Юлии строго очерченную роль – для дела, для поддержки, для кратких связей без обязательств. Любовь предназначалась только одному – сыну. «Террор любовью», как удачно сказала Токарева, закончился для сына трагически – развод с любимой женой, которой Юля была недовольна, брак с другой по её настойчивому выбору, бегство от второй жены, потеря смысла жизни, протест против матери, сожительство с бомжихой, беспробудное пьянство и загадочная смерть… Юличка выстраивала мир под себя, под своё представление о счастье в нём, сметая с пути всех несогласных, в том числе и сына, ломая его жизнь и не ведая об этом. Она ненавидела войну – там могли убить сына. Она ненавидела любую власть – она могла отнять кровное. Она не верила никому – так было надёжнее».