Уроки украинского. От Майдана до Востока
Шрифт:
— А вы кто? — спрашивает женский голос, заставив всех вздрогнуть.
Показывается полная женщина в сарафане. У нее на груди — деревянный крест. Спрашиваем у нее дорогу.
— Поедете туда, — она показывает в ту сторону, где машину попросили развернуться. — За школой, там дорога на дачи. Грунтовая. Только по ней, иначе вы никуда не выедете. У нас все уехали. Очень страшно, — продолжает она. — Ужас — не то слово. А куда нам деваться? У меня муж-инвалид прикован к постели. Вы поняли, как ехать? С Богом.
Мы садимся в машину, она еще стоит у сарая, глядя вслед. Крестит
— Хорошо, езжайте. Только медленно, — на этот раз соглашаются они.
«Нона», только что сделавшая свою работу, стоит там же — задрав нос к небу. Рядом с ней толпятся хмурые мужчины в камуфляже. Они поглядывают вверх — туда, откуда «Ноне» должен ответить «Град», запущенный противоположной стороной.
Штаб ополчения Горловки. Темные диваны стоят лицом к столу. Сзади — лестничный пролет. На ступеньках сидят двое в камуфляже. Еще несколько — у противоположного окна. На одной стене — написанный краской портрет Ленина. На другой — Высоцкого с подписью: «Вор должен сидеть в тюрьме». На столе — телевизор и фигурка рыбы, выложенная монетами. В кресле сидит молодой ополченец с рыжей бородой. Он представляется Шаманом. Рыбка — его рук дело.
— Вы не могли бы навести порчу на Порошенко, — обращается он ко мне, едва я успеваю появиться в холле. — Я по вашим глазам вижу, что вы можете.
Он убегает наверх и быстро возвращается с фотографией, переснятой с какой-то уличной картинки — тени людей, протягивая вверх слабые руки, пытаются выбраться из темной бездны, которая — ад. На обратной стороне он подписывает ее — «От Шамана — Марине». Ставит число. Передает мне.
Появляется Игорь Безлер. Проходит по коридору. Останавливается. У него приспущенные уголки глаз. Рыжие усы закрывают верхнюю губу. В холле становится холодно. Бойцы затихают. Он оглядывает нашу компанию, приподняв подбородок, словно учуивая, чем от нас пахнет. От самого Безлера пахнет холодной яростью.
— Отведите ее пока к пленным, — бросает он.
Сопровождать меня вызывается Шаман.
— Твоя задача — охранять командира! — останавливает его один из бойцов, а потом, махнув рукой, разрешает идти со мной.
Спускаемся по холодной лестнице, проходим по узкому коридору, заставленному стеной мешков с песком. У стены стоит фотография погибшего. Дальше коридор открывается узкими комнатами. Мы входим в одну из них. Тут две кровати и два матраса, лежащих на полу. Высокая тумба, на которой стоит телевизор. На одной кровати сидят мужчина и женщина лет тридцати. На другой — двое мужчин средних лет. Еще один — молодой с землистого цвета кожей и тусклыми глазами — скрючился на полу, прислонившись спиной к стене. При нашем появлении они едва заметно вскидываются.
Шаман садится на стул посередине и кладет автомат на колени. Мы с женщиной обмениваемся тревожными взглядами. Я сажусь между ней и мужчиной. Он — военнопленный, Роман Засуха. Она — его жена, которой Игорь Безлер разрешил находиться в плену вместе с мужем. Один из тех, кто сидит на противоположной кровати —
— Зачем вы сюда приехали? — спрашиваю шведа на английском, и Шаман недовольно ведет ухом в мою сторону.
— Это секрет, — отвечает швед. — Я пока не могу сказать.
Они говорят почти одновременно, демонстрируя Шаману готовность давать интервью. Журналист, поглядывая на него и, кажется, пытаясь его задобрить, рассказывает о том, как они с женой помогали местным детдомовцам, беря их на воспитание. А Роман говорит, что их мобилизовали на учение, а не на войну, он не принимал участия в боевых действиях. Его и еще группу военных взяли в плен, когда они возвращались с учений домой.
— Как вы себя тут чувствуете? — спрашиваю женщину.
— А вы? — Она поднимает на меня глаза, под которыми залегли глубокие тени.
— Мне тут некомфортно, — негромко говорю я, следя за тем, как твердеет лицо Шамана.
— Яка привезли, — всовывается в комнату кто-то.
Пленный журналист встает.
— Привезли тело моего друга, — говорит он. — Я пойду с ним попрощаюсь.
Я выхожу вместе с ним. Раздувая ноздри, Шаман идет за мной. Возле стены из мешков, к которой прикреплен красный флаг с серпом и молотом, он меня останавливает.
— Дальше нельзя, — резко говорит он.
Из-за мешков мне видна только грузовая машина с открытыми дверцами и гроб, стоящий в ней. Журналист, растирая заплаканные глаза, возвращается.
— Вы дружите с ополченцами? — тихо спрашиваю его.
— Яка я знал еще мальчишкой, — говорит он. — Он был хорошим мальчиком. И потом, когда он ушел в ополчение, мы с ним дружили.
— Разве можно дружить с теми, кто держит вас в плену? — еще тише спрашиваю его.
— Вы ошибаетесь, — одними губами отвечает он. — Мы здесь чувствуем себя свободно.
Возвращаюсь по коридору. Атмосфера здесь поменялась. Теперь в штабе холодно, пахнет смертью и тихо бьется сердце. За открытой дверью одной из комнат на матрасе лежит еще один пленный — у него загипсована нога. С пола он смотрит телевизор, держа пульт в руке. Со стены на него смотрит маленькая иконка с изображением Пантелеймона Целителя.
С Романом мы отходим в другой конец комнаты, где я спрашиваю, что можно сделать, чтобы ему помочь. В руке у меня — включенный диктофон. В этот момент перед нами появляется Игорь Безлер, словно материализовавшийся из воздуха.
— Вам их жалко? — обращается он ко мне.
— Да. Они страдают. Если бы вы были на их месте, я бы пожалела и вас, — отвечаю ему.
— Я жалости не приемлю, — резко отвечает он. — Жалость унижает. Только сочувствие и сострадание.
— Хорошо. Я бы проявила к вам сочувствие и сострадание.
— Украинских военных мы берем в плен, — рявкает он. — А наемников допрашиваем и расстреливаем на месте. Почему я должен их жалеть? — Его глаза белеют. — А вы знаете, что они делают с нашими людьми? Они — фашисты. Почему я должен церемониться с ними?