Уроки жизни
Шрифт:
Каждая из этих причин, личных или политических, сама по себе, возможно, и незначительна, но вкупе с остальными перерастает в масштабы уровня национальной безопасности.
Сейчас среди наших журналистов и общественных деятелей стало принято отзываться об Америке и американцах в самом дружественном тоне, что может возыметь эффект в будущем, если недавние неприятности не ухудшат положения дел. Лишь тот, кто побывал в Америке, способен почувствовать, сколько в этих людях «ангельской» доброты — если воспользоваться выражением мсье Бурже. Трудно поверить, что они сохранят неприязнь к державе, народ которой настроен по отношению к ним дружественно. Но тень прошлого всё ещё разделяет нас, и наверняка пройдёт немало времени,
Искренне Ваш
Артур Конан-Дойль
Отель «Мена-Хаус», Каир
30 декабря
Дело миссис Касл
«Таймс»
10 ноября 1896 г.
Сэр!
Позвольте нижайше просить Вас использовать всё своё влияние, чтобы заступиться за злосчастную американку миссис Касл, которую приговорили вчера к трём месяцам тюрьмы, признав виновной в краже. Даже не принимая во внимание данные медэкспертизы, совершенно невозможно себе представить, чтобы женщина такого общественного положения стала бы, находясь в здравом уме, красть совершенно одинаковые предметы в количестве двух-трёх штук. В числе похищенного, если мне не изменяет память, были четыре решёточки для тостов. Среди вещей, упакованных в её саквояже, обнаружились крошечные серебряные вещицы с гостиничной маркировкой.
Наверняка никто не станет оспаривать тот факт, что существуют по крайней мере некоторые основания для того, чтобы усомниться в способности этой женщины нести моральную ответственность за свои поступки. Так пусть же сомнения эти заставят нас быть чуть милостивее к той, чья принадлежность к слабому полу и положение гостьи нашей страны вдвойне требуют снисхождения. Эту женщину следовало бы препроводить не в тюрьму, а в приёмную доктора.
Искренне Ваш
А. Конан-Дойль
«Грейсвуд-Бичез», Хаслмир
7 ноября
Последний исторический казус доктора А. Конан-Дойля (1)
«Сэтердей ревью»
2 января 1897 г.
Милостивый государь!
Я вижу, в представлении о том, как выглядел денди начала этого века, мы с Максом Беербомом расходимся радикальным образом. Каждый имеет право включиться в спор, и если мой оппонент возжаждал составить собственное описание модника того времени, остаётся лишь пожелать ему заслуженного успеха.
Между тем надеюсь, что Вы позволите мне обратить внимание Вашего читателя на некоторые исторические и социальные неточности, допущенные в этой его небольшой статье.
Мистер Беербом выказал по отношению ко мне особую суровость за то, что я не привёл описание внешности Питта-сына. Я, однако, не видел в том ни малейшей необходимости, ведь младший Питт (если не считать упоминания о нём в одном из разговоров) в книге не фигурирует. Желая исправить мою оплошность, мистер Беербом приводит точное, как он утверждает, и всем хорошо известное описание, сделанное Теккереем. Действительно, описание Теккерея хорошо известно — всем, кроме, судя по всему, самого мистера Беербома, поскольку к человеку, о котором идёт речь, оно не имеет никакого отношения.
«Ужасная фигура в инвалидной коляске, — пишет Теккерей, — безжизненно-бледное лицо, напудренный парик, римский нос… Вот он, величайший из завсегдатаев Палаты общин!»
Как можно было вообразить, будто речь тут идёт о Питте-сыне, если тот никогда не передвигался в инвалидной коляске, не носил париков и уж наверняка не мог похвастаться римским носом? Это же описание Питта-отца, впоследствии графа Четхэма. Перепутать двух Питтов, может быть, и простительно, но что скажем мы о неспособности распознать то явное, что содержит в себе сама цитата? Хотелось бы надеяться, что мистер Беербом действительно не станет «молоть вздор» по поводу обсуждаемой нами эпохи, — во всяком случае, до тех пор, пока не прочтёт о ней что-либо более существенное, нежели пусть и живой, но во многом неточный очерк д’Орвилли.
Встречая в тексте описание денди, стоявшего, сунув большой палец под мышку, мистер Беербом тут же исполняется насмешливого презрения. При этом о Брюммеле автор статьи пишет в таком тоне, который позволяет предположить, будто он хоть что-то знает об этом человеке. Что ж, в таком случае ему должно быть хорошо известно, что описанная поза как раз и была для Брюммеля весьма характерна. Именно так стоящим изображали его в своих зарисовках многие современники. Любому студенту тут же придёт на ум фронтиспис ко второму тому мемуаров Гроноу. Там Брюммель стоит именно так, как не мог бы, по Максу Беербому, стоять стиляга того времени: сунув большой палец под мышку.
Упоминает мистер Беербом и «некогда распространённую, но давно осмеянную сказку» о том, как «регенту запретили участвовать в скачках». После приведённых примеров, характеризующих степень приверженности мистера Беербома исторической точности, голословное утверждение о том, что этот эпизод — не более чем сказка, удовлетворить нас уже никак не может. Тем более что даже упомянуть о нём он не в состоянии, не допустив ошибки: происшествие, о котором идёт речь, имело место в 1791 году — за двадцать лет до того, как Георг сделался регентом.
Действительно, принц Уэльсский не был тогда назван по имени — такую дерзость не могла себе позволить даже автократичная верхушка Жокейского клуба, — но его жокей, Сэм Чифней, был дисквалифицирован, что в конечном итоге имело тот же смысл. С рассказом о том самого Чифнея можно познакомиться, прочтя его небольшой памфлет под названием «Истинный гений».
Мистер Беербом утверждает, что принц никак не мог быть курносым. Тут ему предстоит поспорить скорее с художником Лоуренсом, изобразившим его таковым.
Суть комментария мистера Беербома к обрисованной мной картине того времени сводится к мысли о том, что я, владея, возможно, фактической информацией, не сумел уловить дух времени. Не могу сказать об оппоненте противоположное; в своей попытке «уловить» отдельные факты он оказался далёк от успеха.
Мистер Беербом вправе разглагольствовать о моих «домашних манерах» и очках в золотой оправе, не боясь ошибиться; о нравах недавнего прошлого он, однако, не имеет ни малейшего представления.