Урусут
Шрифт:
Соединился Павел, сообщил, что он получил «добро», объяснил, как выходить на связь с ним напрямую, и сказал, что полетел на гору.
Примерно через полтора часа проснулась Нинка, мать повела ее обедать. Кроме половинки тарелки супа и кусочка телятины размером сантиметр на сантиметр в ребенка больше ничего не влезло, как Анна ни старалась. Да и самой кусок в горло не шел. Дочка все упрашивала по рации вызвать Пашку, узнать, как там и что – подразумевалось: ну, как, уже нашли? Мама уступила, Ширко выругался и сказал, что еще ничего делать не начали, только выгрузились, и что свяжется потом сам. Нина пожала плечиками и спокойно пошла в спальню играть на «айпэде». Анна решила откиснуть в ванне, что оказалось хорошей
Павла заставили только надеть теплые пуховые штаны, а так его наряд одобрили. Работа кипела, все делали привычно, быстро, профессионально. Воткнули хорошо заметные на белом фоне красные флажки по периметру, разобрали оборудование и начали бурить. Установки, которые Ширко представлял себе в виде огромных, чадящих дымом из-за дизельных двигателей, скрипящих, ревущих, вымазанных маслом сооружений, оказались компактными устройствами на электрических аккумуляторах, которые поставили на широкие лыжи для быстрого перемещения, естественно, с тормозом-фиксатором. Самым большим в них оказался бур – такая тонкая игла-иглище в двадцать метров. Нальчикские специалисты еще вчера сделали замеры и сообщили, что толще одиннадцати метров слоя льда нет, потому более длинные с собой и не везли. Перелет, спуск на страховочном тросе, ходьба туда-сюда по льду в кошках выбросили в кровь Павла достаточно адреналина, чтобы он даже забыл о фляжке коньяку, спрятанной во внутреннем кармане безразмерной «аляски», но по мере того, как установки спускались все ниже и ниже, и все сгущались и сгущались сумерки, энтузиазм его начинал угасать. Буры уходили за одиннадцать метров не раз и не два, но это были расщелины, забитые таким же льдом, как и вверху. Лед, лед, лед, куда не посмотри, кругом лед. А еще и предстояло ночевать в палатке в спальном мешке. Вот такая перспективка.
Когда сделали положенный перерыв, съели сухой паек, выпили чай и выкурили, несмотря на высокогорье, сигареты – эмчеэсовцам все нипочем – до полной темноты оставалось чуть более часа. Паша подивился – так легко тридцать пять миллионов рублей за день улетают только на фондовом рынке. Раз и другой вызывала по рации Анна – ну что он ей мог сказать? Работают люди. Демченко за завтрашний световой день обещал дойти до конца. А если взять еще ниже, так сказать, за допсредства? «У меня приказ», – спокойно ответил подполковник, и дальше пошел лаять на подчиненных, по его мнению, оставивших небольшой неисследованный участок за спиной.
Павел все же приложился к коньяку. От разреженности воздуха и кислородного голодания и так трещала голова, а теперь стало еще хуже. Однажды настоящую пустоту нашли – по словам лейтенанта Антонова, там вместилось бы и двадцать человек – но как камерой не водили, только отражался белый цвет, и все.
Наконец, дали отбой, две установки уже укрывали от возможного снега плотным брезентом, кто-то уже шагал в палатку, и только усатый прапорщик-стахановец на третьем буре хотел закончить «последний» квадрат. Павел предложил Демченко, которого, как он узнал, звали Степан Семенович, хлебнуть коньячку, тот не отказался, и из узкого горлышка фляжки хватанул грамм сто. Тут как раз и подбежал прапор с новостью, что у него ушли вниз все двадцать метров, а камеру уже спрятали. Демченко приложился к фляжке еще раз, и, само собой, приказал камеру расчехлить. Ради интереса – а ему уже десять раз объяснили, что наличие пустоты еще ничего не значит – Ширко пошел понаблюдать за специалистами. Чертыхающийся Антонов, до этого успевший уйти в палатку, но вдруг вызванный обратно, споро и привычно опускал вниз трос с камерой, и по мере того, как она уходила все ниже и ниже, его лицо все вытягивалось и вытягивалось.
– Там шахта, что ли? – не выдержал лейтенант.
Наконец, камера остановилась.
– Дно, – решил Антонов. – Восемь метров до поверхности. Прилично. Включаем свет.
Зажужжал моторчик, камера медленно-медленно поехала вверх. Павел смотрел на монитор, и ничего не понимал – под ярким светом фонаря виднелась неровная то ли порода, то ли лед – ничего не ясно. Зато очень хорошо понимал ответственный за наблюдение сержант Эштреков, который вдруг заорал:
– Стоп!
– Что там, Серега? – наклонился Антонов.
– Это не лед, это скала, – указал пальцем сержант на какую-то странную точку. – Там внизу – здоровая яма. Мало того, стенку кто-то ковырял.
– Да ну! – сказал прапорщик-бурильщик и наклонился, чтобы посмотреть. Вдруг выпрямился: – Матерь Божья, и вправду ковырял!
– Тре-е-ево-о-ога-а-а! – заорал лейтенант и побежал к палатке докладывать о ситуации.
У Пашки дрожали колени, отвернувшись, он и сам махнул грамм сто.
Вскоре заработал дополнительный генератор – это включился прожектор, особыми бензопилами принялись вырезать лед. Демченко приказал ни в коем случае не допустить обрушения вниз – мало ли, вдруг и вправду остался кто живой? Мало радости провести в снежном плену полтора суток, чтобы перед освобождением получить глыбой того же льда по темечку. Худой ловкий малый с бензопилой в руках уже углубился в отверстие с головой – его спускали на тросе, а крошку и грязные серые куски льда поднимали наверх на брезенте, с продетыми сквозь кольца в нем веревками. Весь лагерь собрался вокруг. Наконец, получилось отверстие, достаточное для того, чтобы через него опустился вниз человек.
– Вперед, Ларионов, – скомандовал подполковник тому же парню, что орудовал пилой. – Лучше тебя скалолаза нет.
– Есть! – ответил ловкач, и его на тросе начали спускать вниз. Трос был прикреплен к лебедке, но спускали тихо-тихо руками.
Через какое-то время он закричал:
– Да тут еще метров пятьдесят вниз! Настоящая пещера!
Степан Семенович поднес к губам переговорное устройство.
– Говори в рацию, сержант – мы через эти пятьдесят метров будем орать друг другу, что ли?
Затрещало, свистнуло, прорвалось:
– Есть говорить в рацию.
– Что наблюдаешь?
– Огромная пещера, внизу выступает площадка. Потравите трос, я встану, пока не дергайте.
Демченко кивнул, ребята ослабили хватку троса.
– Я у края площадки, – трещал динамик. – На стене к вертикальному выступу «восьмеркой» привязана веревка. Уходит вниз.
Толпа оживленно заговорила.
– Молчать! – свирепо оглянулся начальник и опять поднес к губам рацию. – Ларчик, дорогой, мы тебя держим, посвети вниз, посмотри, что там.
Минуту раздавалось шипение, потом сквозь него прорвался голос:
– Труп, товарищ подполковник. Разрешите обследовать?
Все заохали.
– Конечно, разрешаю. Травите, ребятки, – кивнул он спасателям. – Травите.
Веревка плавно заскользила вниз.
Павел отошел в сторону. Труп. Вот и все. Прощай, Олежка. Вынул фляжку, допил остаток, наклонился, зачерпнул из-под ног снег и начал жевать.
Рация затрещала опять.
– Мужчина, около сорока лет. Почему-то голый. Тело расположено лицом вниз. Ого!
– Что такое, Ларчик? – спросил Демченко.
– В затылке – пулевое отверстие.
Толпа зашумела. Павла пошатнуло, и он упал на колени. Ну и ну!
– Ни хрена себе! – опять заверещала рация. – Он дышит, прощупывается пульс!
– Быстро, черти! – заорал командир. – Вызывайте вертолет, нашу реанимацию в полную готовность, борт к вылету! Ларчик!
Все забегали, засуетились.
– Да, товарищ полковник!
– Если лед сразу продолбить, он на вас упадет?
– Никак нет – я же сказал – сначала выступает одна площадка, она защитит. Долбите. Я – на второй. А вниз уходят еще несколько. Может, и на километр – не знаю.