Урусут
Шрифт:
Слезы текли, но как-то сами по себе, рыдания не возникло. Анна вытирала их, и все.
– А что означает «один процент»?
– Ну, – скривился президент, – «один процент» означает Голливуд. То есть Олег мог упасть в расщелину, а ледник пройти над ним. Но Эльбрус исхожен вдоль и поперек, и таких расщелин там попросту нет. Далее: у них было самое современное, самое лучшее, самое дорогое снаряжение. Если бы твой муж упал куда-то, то он бы давно выбрался наружу.
– А если его засыпало снегом, если искать, там, с собаками – так это, по-моему, делается?
– Тот
Анна не могла сидеть в этом дурацком кресле, созданном для того, чтобы отдыхать в нем и нежиться. Не до отдыха. Она вскочила:
– Сколько у моего мужа денег?
– Понятия не имею, – прижал руку к сердцу Владимирович. – Это же нас он заставлял рисковать миллиардами, забирая с успешных операций свою комиссию, а на кровные денюжки покупал долгосрочные облигации. Так иногда, баловался всякими штучками, но по мелкому. О будущем думал. О далеком. А вон как вышло…
– Ну примерно?
– На нем два процента акций компании – это твердых миллионов двадцать. До кризиса, – скривился президент, – насчитали бы больше. Других денег – миллионов тридцать. А может, двадцать. А может, сорок. Для подведения полного баланса и выхода в кэш понадобится месяц, не меньше. К тому же я знаю, что он по одному ему известным причинам покупал такие диковинные бумаги, боливийские, например, которые, если честно, на фиг никому не нужны. То есть пока на них покупателя найдешь, времени потребуется еще больше. Но Ширко с Сумуновским тебе все соберут, не сомневайся. Ни копейки на сторону не уйдет.
– Я не о том. Сейчас, срочно, какие его деньги можно использовать? Или просто взять деньги в долг под залог тех же облигаций?
– Зачем тебе, Ань?
– МЧС заключает коммерческие договора? Так, чтобы не совать взятки, а именно обозначить фронт работ, заплатить, а они сделали?
– Кхе! Почти все государственные организации заключают коммерческие договора. Кроме, конечно, производителей плутония. Да и то – не уверен. А что ты хочешь?
– Я хочу заплатить деньгами Олега МЧС, чтобы из Москвы направили самолет со специалистами, с как можно большим количеством специалистов, с необходимым оборудованием, в помощь к нальчикским специалистам, для того чтоб на коммерческой основе они исследовали эту самую «огромную площадь» и нашли тело моего супруга. Я хочу, чтобы моя дочь могла прийти на могилу отца и возложить на нее цветы, а не ставить обелиск в чистом поле, зарыв в землю вместо гроба его джинсы!
– Аня, Анечка! Ну зачем это тебе? Я понимаю, что тебе больнее, во сто крат больнее, но нам тоже тяжело. Так что я тебе скажу: думай о дочери в другом смысле. Те три-четыре миллиона, которые ты выбросишь на операцию, в успехе которой никто не уверен, с гораздо большей пользой можно потратить на будущее твоей Нины. А память живет не на кладбище, не в кубометре земли над гробом, а в душах людей! Поверь мне, как человеку, который воевал, терял друзей: после смерти тело – всего лишь ветхая плоть, хоть кремируй, хоть закапывай – все равно, а погибшему – сильнее всех «все равно»!
– А если он еще не погиб? – слезы окончательно высохли. Анна склонилась над столом шефа своего мужа. – Так вы поможете, или нет?
– А-а-а! – простонал Николай Владимирович. – Иди в Олежкин кабинет, сиди там, жди, я звонить в МЧС буду. Пусть с тобой пока Ширко побудет.
– Я, – показала Анна рукой за спину, – лучше к дочке в холл пойду. Она у меня там за новостями по «айпэду» следит.
– А зачем ты дочку привезла? С ума сошла?
– Это она мне про Эльбрус сказала. Первая. В интернете вычитала. Как я ее могла одну оставить?
– Ну… Тогда правильно.
Он взял трубку.
– Ларис… Там в холле дочка Белолобова. Пусть охрана пропустит в кабинет отца. Да, в виде исключения. Сейчас туда мать подойдет.
Опустив трубку, он сказал:
– Аня, твои деньги – хоть яхты покупай, хоть на благотворительность отдавай. Но я тебя не понимаю…
– Я не так много смертей видела, как вы. Для меня это вообще – первая серьезная смерть. Потому и по другому к ней отношусь.
– Ладно, иди! – проворчал президент компании и снова снял трубку.
Анна прошла по коридору, выглянула в холл. Заметив ее, Нина сразу вскочила.
– Ну что ты даже шапку не сняла? – пожурила ее мать. Стащив головной убор, привела в порядок ей вспотевшие волосы. – Идем.
– Куда?
– В папин кабинет.
– А можно?!
– Можно.
– У тебя какие новости? РБК пишет, что погибло двадцать четыре человека, зато из-под снега, льда и завалов строений извлечены сорок шесть! А эвакуировано около семидесяти! Погибло меньше, чем осталось в живых!
– У меня еще нет новостей, – сказала Анна, проходя мимо охранника и кивая ему.
Дошли до «Любови-Моркови», увидев Нинку, та сразу засуетилась.
– Солнышко, чайку с конфетами сделать тебе?
Дочь посмотрела на мать, сморщила носик и с сомнением произнесла:
– Папа не любит, когда я ем много сладкого…
– А ты не ешь много, – посоветовала Анна. – Съешь чуть-чуть.
– Тогда – буду!
В кабинете дочурка сняла курточку, положила ее на диван и принялась осторожно вышагивать по всему периметру кабинета, заглядывая через стекла в шкафы, трогая пальцами различные предметы, наконец, дошла до рабочего стола и села в отцово кресло.
– Мам! – позвала она Анну, указывая на свои же многочисленные снимки. – Папа хранит мои самые старые фотографии! Смотри, какая я здесь маленькая!
Мать подошла и встала рядом.
– Это я вас снимала, – пояснила она. – Это Париж, сады Тюильри. А это мы все вместе на Мальте, тебе три годика. А это – Лазурный берег.
– И кто мне купил такую глупую панаму?
– Я.
– Не верю, – улыбнулась дочка. – Мам, а почему у папы столько моих фотографий?
– Ну, – опять предательски полезли слезы, – наверное, потому что он тебя очень любит.