Усадьба

Егин Михаил

Во время учёбы в институте интерес превратился в страсть. Отсутствие привлекательности в выбранной профессии экономиста вылилось в нечто неожиданное. Благодаря способностям и хорошей памяти он не вылетал на «допсу», не опускался ниже четвёрок и не имел проблем с деканатом, хотя и вопреки настойчивым просьбам родителей умудрился пробить проживание в общежитии (для имеющего свою жилплощадь в городе питерца – дело почти немыслимое). Оказавшись в атмосфере царившей в общаге непосредственности и пофигизма, Артём с неожиданной остротой осознал своё отличие от сверстников. То, что во время обучения в школе сглаживалось вечерними посиделками с родителями, после гибели старшего сына особенно трепетно опекавшими

младшего, полезло наружу с утроенной силой.

Один из его соседей по комнате, приезжий парень из Кировской области, завёл скверную привычку вставать в шесть утра, чтобы пробежаться по расположенному недалеко от общаги Удельному парку. Чтобы не проспать, он заводил будильник. Тот, срабатывая, будил и Артёма. Прочие обитатели комнаты на электронную кукушку не реагировали. Просыпался только Артём и, не шевелясь, сквозь приоткрытые веки с ненавистью следил за тем, как сосед одевается в спортивный костюм и уходит. Так продолжалось три месяца.

Выход из положения был найден простой и банальный. У вахтёра, большого любителя выпить и порассуждать о том, как всё было замечательно в благословенные советские времена (когда сам он занимался тем же самым сидением на стуле лишь с той разницей, что сторожил не общагу, а склад пиломатериалов, с которого можно было что-то подворовать и продать на сторону), были большие наручные «командирские» часы, якобы подаренные его отцу самим Ждановым за неведомые заслуги. Часы эти вахтёр регулярно снимал и вешал на вбитый в стену около его стола гвоздик на уровне глаз. Оттуда-то их Артём и снял, когда их хозяин в очередной раз потащился курить на крыльцо. Дальше часы переместились в его кармане в мужскую раздевалку, где валялись разбросанные вещи его сокурсников, в тот день бежавших кросс.

Пропажа обнаружилась сразу. Вахтёр рвал и метал, кляня паршивцев, которых в лучшие времена давно бы отправили в Воркуту, чтобы они лучше узнали жизнь, добывая для страны уголёк в местах не столь отдалённых. А спустя два часа кировчанин, к общему удивлению, вытащил дедовский раритет из кармана собственной куртки, когда собирался дать закурить нескольким таким же спортсменам, вместо пачки сигарет и зажигалки. О том, кому принадлежит эта вещь, известно было всем.

Никто не пошёл никому ничего сообщать и докладывать. Часы незаметно подкинули вахтёру в ящик его рабочего стола, а с кировчанином просто постепенно перестали общаться. Соседи по комнате, с Артёмом в том числе, вежливо попросили его «на выход». Сначала тот пытался что-то доказать, но потом не выдержал давления, сломался и съехал на съёмную жилплощадь, а потом и вовсе убрался домой, засыпавшись на экзамене. Об истинном виновнике инцидента с часами так никто и не узнал.

Подобные эпизоды случались и позже. И всегда он выходил победителем за счёт изворотливости, остроумия и желания одолеть мешавшее ему жить препятствие. Эти качества помогли ему к окончанию ВУЗа построить свой маленький бизнес, найти квартиру, съём которой обходился ему в неприлично низкую по питерским меркам сумму, и практически полностью порвать с родителями, зависимостью от которых он втайне всегда тяготился. Желание казаться лучше, чем он есть, и лицемерие не позволяли Артёму вообще не звонить им, но общение он ввёл в строго определённые рамки: три звонка в неделю с вежливыми расспросами о здоровье, пара визитов за месяц, чтобы поесть маминой еды на знакомой и казавшейся сейчас очень убогой кухне, раз в полгода – помощь на даче. Для успокоения ещё не окончательно огрубевшей совести такой «заботы» хватало. В оправдание Артём говорил, что многие дети не делают для своих родителей даже этого, и был прав. Постепенно он убедился в справедливости следующего постулата: нужно быть честным по отношению к самому себе. Если начинаешь убеждать себя,

что чёрное в действительности белое, то это прямой путь к шизофрении. Понял он и то, что цинизм полезен. Не лучшее качество, но, по крайней мере, сохраняет голову холодной. Не позволяет смотреть на мир сквозь розовые очки, верить чужим словам и придавать значение своим.

Цинизм помог и теперь, на краю перелеска в этой забытой богом Тмутаракани. Рюкзак, в конце концов, можно было вытащить и через пару месяцев при счастливом стечении обстоятельств и при условии, что он когда-нибудь сюда вернётся. Потеря пенки, фляжки, алюминиевой посуды, еды и запасной одежды не фатальна. Всё самое ценное у него с собой. «Нокиа» в кармане джинсов от воды, конечно, дала дуба, но связи всё равно нет, расстраиваться не из-за чего. Цена такому телефону – тысяча в любом салоне.

Ксерокопия паспорта, лицензия, запасные деньги, записная книжка, коробок спичек (зажигалкам Артём не доверял) были заботливо упакованы в несколько непромокаемых пакетов и лежали во внутреннем кармане куртки напротив сердца. Там же, чтобы удобнее было доставать правой рукой, лежал снятый с защёлки травмат – пистолет «Оса», заряженный тремя патронами с резиновыми пулями и одним сигнальным. Проверив пистолет, Артём потянулся к поясу, где висел штык-нож с автомата Калашникова, купленный им пару лет назад на развале у «Юноны», и впервые огорчился, обнаружив его отсутствие. Видимо, когда он, извиваясь, выбирался из водной ловушки, нож выскользнул из ножен и последовал за рюкзаком.

Остальное было на месте: предназначенное для отнимания местным населением в случае возникновения конфликтной ситуации потёртое кожаное портмоне с находившейся внутри не стоящей сожаления суммой, фотик, флакончик йода, фонарь. Последний должен был лежать где-то на неведомой глубине вместе с рюкзаком, однако утром, несмотря на все старания хозяина, внутрь залезать не пожелал, отправившись в карман куртки. Его место в рюкзаке заняли старые джинсы. Их-то сейчас Артёму и недоставало больше всего. Мокрая одежда неприятно обхватывала ноги, мошонка в трусах уменьшилась до размера грецкого ореха. В ботинках чавкала вода. Сняв их, Артём вылил воду и тщательно отжал носки. Потом, ёжась на апрельском ветру, то же самое проделал с поочерёдно снятыми и надетыми джинсами, трусами, майкой и свитером. Ухмыльнувшись, подумал, что военкомат, знакомства с сотрудниками которого он всеми силами избегал, был бы рад такому шустрому бойцу. Если время переодевания и превышало пресловутое «пока горит спичка», то ненадолго.

Поезд обратно будет только поздно вечером. Одежда постепенно высохнет прямо на теле. С обувью и носками хуже, но придётся потерпеть. Часы на левой руке показывали полдень. Тщательно завязав шнурки, он осмотрелся, не вывалилось ли что-нибудь из кармана, и, осторожно перешагивая через стволы деревьев, направился к ручью. Не доходя до него, пошёл параллельным курсом между тёмных стволов деревьев, которым вот-вот предстояло очнуться от зимней спячки и начать выбрасывать почки. Идти приходилось медленно, и Артём прикинул, что если усадьба отстояла от деревни вёрст на пять, что в переводе на нынешние меры составляет шесть километров, то через часа полтора–два он будет на месте.

Ручеёк тёк, прихотливо изгибаясь, при этом практически по одной линии строго на север, как будто держался стрелки невидимого гигантского компаса и собирался таким образом добежать до самого Северного Ледовитого океана. Идти без рюкзака казалось очень легко. По крайней мере, без него точно легче было продираться через редкий кустарник, выросший между деревьями. Под ногами чувствовалась твёрдая почва. Трусы и джинсы, впитывая тепло тела изнутри, постепенно подсыхали на ветерке и снаружи. Неприятно было ступням – влага сделала носки жёсткими.