Усадьба
Шрифт:
В тот день Макса и Сергея выписали. Подшучивая, что главная опасность на отделении – быть съеденным клопами, они пожали Артёму руку и ушли, оставив его в палате со стариком одного. Пользуясь тем, что тот продолжал лежать без движения, не отреагировав даже на уход соседей, он с особым чувством злорадной мстительности подошёл к кровати Нилова, взял с тумбочки пульт и выключил телевизор. Впервые за четыре дня в палате наступила тишина, и можно было нормально заснуть.
К вечеру одну из кроватей занял уже другой Максим, которого почти сразу отправили на операцию. Через пару часов его привезли обратно на больничной каталке ещё не отошедшего от наркоза с замотанной бинтами головой. На бинтах, закрывавших разрезанную щёку, медленно расплывалось, пропитывая марлю, тёмно-красное пятно.
***
При приближении крест оказался ещё выше, чем показался с первого взгляда.
Огромная глыба, вырубленная неведомыми жителю двадцать первого века инструментами, которой чьи-то руки придали нужную форму и украсили по краям выдолбленными бороздками, возвышалась над подошедшим вплотную человеком. В трещинах зеленел мох. Подобные артефакты встречались редко, но впечатление производили сильное. Подобно знаменитому Игнач-кресту, их возраст относили ещё к временам феодальной раздробленности, когда в здешние места только начало проникать христианство и приходилось воздействовать на местных жителей вот так – зримо, ощутимо, тяжеловесно.
– Тебя бы целиком вывезти, да кто купит? Кому ты нужен? – сказал он, обращаясь к кресту. Тот не ответил. Не было ни грома, ни молнии, испепелившей богохульника. Никто не хмыкнул над ухом, не похлопал одобрительно по плечу. Как будто не было сказано этих слов.
В ту минуту он вспомнил об одной статье своих доходов, о которой не рекомендовалось рассказывать даже среди своих. При всей циничности нравов людей, за годы повидавших всякое, среди копателей было много верующих. Некоторые воцерковлялись настолько, что копали уже не ради добычи, а ради захоронения найденных ими останков с соблюдением, что забавно, очень по-разному многими понимаемого христианского обряда. Такие быстро покидали тусовку, иногда переходя под крыло военно-патриотических клубов, иногда продолжая своё дело в одиночку. Никто ими не восхищался, относились к ним как к людям, потерявшим в чём-то чувство меры и оттого ставшими как будто немного помешанными. Действительно, смешно было вырывать из земли костяки, чтобы сложив их особым образом, тут же закопать обратно в землю. Но к торговле нательными крестами относились явно неодобрительно. В лицо об этом мало кто скажет, но зарубку в памяти сделают. И в случае, если о чём-то попросишь, откажут под каким-нибудь благовидным предлогом. Не из-за веры (у кого она теперь есть), а из-за суеверия, боязни навлечь на себя несчастье. Поэтому он никогда не спрашивал никого – знают ли они маленького сморщенного как старая слива мужичка азиатской наружности, уместно смотревшегося бы где-нибудь около Анадыря, который каждые две недели регулярно раскладывал на перевёрнутых ящиках один и тот же товар либо около «Крупы», как в просторечии назывался Дворец Культуры имени Крупской, либо на Удельной. Товар, выставленный им на продажу, практически не менялся – старые книги, литые бюстики советских поэтов и писателей-классиков. Сколько-то стоящий хлам, который можно за копейки приобрести у пенсионеров в любом областном центре. В достатке такого можно было найти и не выезжая за пределы КАДа. Дело было в том, что Азиат не продавал, а покупал. Сейчас Артёму даже досадно было вспоминать, какую смешную сумму он озвучил за первые два найденных креста. Недополученная тогда выгода впоследствии с лихвой компенсировалась появлением нужного контакта. Вначале его сильно заинтересовала личность самого продавца неопределённого для европейского человека возраста. Говорил он без малейшего акцента и употребления сленга, мысли свои выражал ясно и просто, без вычурности. Говорил мало, но за скупыми словами проглядывало, что в интересовавшем его предмете (всё, что имеет отношении к религии – так он охарактеризовал круг своих интересов), он разбирался как минимум хорошо. У Артёма по молодости даже мелькнула шальная мысль – проследить за ним. К счастью, искушению он не поддался, было чревато непредсказуемыми последствиями. Благо платил Азиат так же, как говорил – столько, сколько вещь на самом деле стоила, не пытаясь занизить или сбить настоящую цену. Конечно, если её знал человек, принёсший товар. Альтруисты в торговле надолго не задерживаются.
С момента знакомства прошло без малого четыре года. За это время Артём убедился, что сбывать найденную «религию» экзотическому северному человеку надежнее и выгоднее, чем нести другому посреднику или в антикварную лавку. То, что перед ним посредник, он определил сразу. Не будет завзятый коллекционер, каким бы тронутым на своей теме он не был, просиживать целыми днями, как на работе по графику, за ящиками с выложенным для отвода глаз старьём и тем более продавать его. Определённо наличествовал коммерческий интерес, а какой именно – кто знает.
Каких-либо угрызений
Он поморщился, почувствовав, как о себе напомнил живот – что-то болезненно сократилось и провернулось внутри. Время обеда близко, а еда утонула вместе с рюкзаком. До вечера ещё долго, значит, опять, как всегда, разболится голова. Купить негде и не у кого. В качестве компенсации он зайдёт в «Макдональдс», когда вернётся в город. Чтобы есть не захотелось ещё больше, он отогнал мысли о еде и, обойдя крест, посмотрел на вид, открывавшийся с возвышенности.
Пологий спуск упирался в неизбежный кустарник, заполонивший неглубокую лощину. За лощиной виднелось относительно большое открытое пространство. Ручеёк рассекал его по диагонали, пропадая из виду в очередной полосе редколесья. Унылая северная природа, ещё не ожившая, не отошедшая после зимней спячки, под затянутым бесцветными тучами небом, навела бы хандру на любого уставшего и проголодавшегося человека, но при взгляде вниз Артём почувствовал острую смесь интереса, воодушевления и охотничьего азарта.
Потому что на дальнем краю представшего перед ним снежного поля виднелось тёмно-жёлтое строение с абсолютно неуместно здесь смотревшимися строго вертикальными колоннами в центре и даже с такого расстояния показавшимся огромным разломом в боковой стене. За зданием ближе к лесу виднелись небольшие, заросшие кустами горки, обозначавшие, вероятнее всего, развалины подсобных построек. Это было всё, что осталось от усадьбы Андрея Павловича Узмакова, выстроенной более двух веков назад и всего через два десятилетия после постройки навсегда покинутой обитателями.
***
– Не слышал, – попытался сказать он. Голос сорвался, и Артём с досадой повторил погромче. – Про такого не слышал.
Одновременно он аккуратно отодвинулся от старика, так чтобы тот этого не заметил. Свихнулся Нилов или нет – это его не касается. Пусть разбираются завтра врачи. А сейчас ему надо просто чтобы неприятный ему человек ушёл подальше и больше к нему не подходил.
Проснувшись среди ночи, Артём почувствовал, что сетчатая кровать, на которой он спал, прогнулась под дополнительным весом. Металлическая плетёнка противно взвизгнула. Нос втянул неприятный и знакомый запах. Открыв глаза, ещё не отойдя от первого за последние несколько дней долгого многочасового сна без пробуждений, он увидел сгорбленный силуэт Нилова. Старик хрипло дышал, смрад вырывался из приоткрытого рта. Лица видно не было из-за бившего в окно света уличного фонаря, к которому тот сидел спиной.
– Охренел? – первое, что пришло на язык растерявшемуся Артёму. Слово вырвалось непроизвольно, отупевший от долгого недосыпа мозг выдал заторможенную реакцию.
Старик не отвечал, продолжая хрипло дышать, смешно втягивая в себя воздух – с всхлипом, переходящим в украинское «хыгание».
– Что надо?
Хриплое дыхание, «хыгание».
– Послушай, отец, – негромко, раздельно сказал севший на кровати Артём. Первый испуг начал сменяться злостью, жаль было прерванного сна. – Я к тебе не лезу, и ты ко мне не лезь. Ты меня достал. Мне без разницы, что здесь нет свободных мест в палатах – завтра я пойду к начальнику отделения, и пусть тебя отселяют отсюда куда угодно – хоть в коридор, хоть на улицу на мороз. Тебе не понятно, что я не хочу с тобой общаться? Со…
– Заткнись.
Слово было сказано неожиданно резко, и что ещё более впечатлило, отчётливо.
– Приставать к тебе не буду, не бойся, – наконец отдышавшись, старик хмыкнул. – Ты для меня интереса не представляешь. Что-что, а «голубым» сроду не был.
– А кто тебя знает? – пробормотал Артём, стараясь отодвинуться подальше к стене и прикидывая, не стоит ли завопить в голос в том случае, если Нилов станет вытворять вовсе уж странные вещи. Сестры на посту в коридоре, конечно, нет, все они сейчас спят в сестринской, но хотя бы проснутся люди в соседней палате. Удивительно, но мысль о физическом отпоре старику, хотя бы о том, чтобы спихнуть незваного гостя с кровати, даже не рассматривалась. Запахом воспалённой плоти и гноя несло так сильно, что казалось – ткни посильнее кулаком и человеческая фигура просто лопнет, залив всю палату отвратительным содержимым.