Ушастыи? призрак
Шрифт:
— Ну, если признаешься, что и без зелья любишь меня больше жизни... — Я смутилась. Кто, вообще, может знать такие вещи? Пока жизнь перед выбором не поставит, не скажешь. — Мы идем на Серые Дороги. Дороги мертвых. Так получилось, что со смертью на равных может поспорить только любовь.
— Понятно, — кивнула я. — Ты читер.
— Повернуть доску на 180 градусов — тоже честная игра. Алена, покурить, еще там какое последнее желание есть?
Ведьма качнула головой, все еще не веря:
— Правда, что ли, профессионал?
— Удивил?
— Приятно, — женщина обошла нас по широкой дуге, села на плиту. Сбросила сапожки-ичиги. Забралась на плиту с ногами. С чувством произнесла.
— Хорошо. Солнышко. А жизнь-то не надоела, и еще бы столько же прожила. Скуки-то нет.
— Тогда зачем? — Удивился палач.
— А нет больше потомков. Кончились. Гайтанка качественно проклинать умела. Я искала, двадцать лет искала. Как только узнала, что у Нины — дочь. Услышала, что она замуж собралась — кинулась сюда, Ульриха упросила. Опоздала. Ведьма от своего ребенка никогда не откажется, не в природе нашей такое, не можем мы. И я — не откажусь. Пусть живут...
— Исчерпывающе, — сказала Маэва. — И даже внушает уважение.
Мама плакала. Но не шевелилась. Хозяйка алтаря, кем бы она ни была, оказалась большой умницей и надежно зафиксировала единственного в этой компании человека, который мог на волне эмоций вмешаться в обряд.
Ни я, ни Маэва, ни Дик не позволили бы себе ничего подобного, даже если б у нас под ногами разожгли костер. Потому что бывают вещи куда хуже, чем просто сгореть.
Хукку поддернул рукав, обнаружив широкий кожаный браслет с крупными костяными шариками. И начал быстро, ритмично прищелкивать пальцами. Тихонько, но шарики постукивали в такт. Медленно, мерно, спокойно, уверенно, властно, немного грубо — как и все примитивные ритуалы — но необоримо. Я почувствовала, как перед моими глазами качается лес и небо и, что было силы, прикусила губу.
Палач отхлебнул из своей фляги — там был крепчайший самогон. Маэва протянула руку с безмолвной просьбой, и та была услышана.
Пережить шаманский обряд на трезвую голову опыт полезный, но... лучше бы избавили от него боги. Любой ведьминский ритуал в разы легче. От этого ритма сердце останавливается.
Поймала сосредоточенный взгляд Хукку, он качнул головой, не прерываясь. "Не спи, замерзнешь..."
Я пытаюсь. Вот только не все возможно при желании. Хотя, есть штука, которая может помочь. Самогон мне сейчас нельзя, а вот ту бодягу, которую шаман намешал — вполне можно и даже нужно. Кажется.
Нащупала фляжку Хукку, глотнула. Острая боль прокатилась от горла до желудка... да, а любовь-то и вправду ранит.
...Шаман
Появился нож Маэвы — тот самый, несерьезный, чуждый. Но на удивление уместный. Он порхал с правой руки на левую — и обратно быстро, очень быстро. Как он это делает? Вообще, шаманы в курсе, что в семнадцатом веке Ньютон открыл гравитацию?
Им об этом просто забыли сказать. Или сказали, но они не поверили. Нож летал, игнорируя все научные измышления разом, браслет стучал, нога отбивала ритм, который сливался с сознанием и из порабощающего вдруг стал освобождающим...
Меня отвлек сильный шум на берегу. Я обернулась и про себя выругалась — наемники, похоже, полегли в неравном бою, Генрих добрался до своей "Белоснежки" в колчуге, поцеловал и получил направление, в котором нас следовало ловить.
Не самый сложный квест.
И теперь Йорк в полном составе ломился сюда.
— Как думаешь, отворотка выдержит? — Спросила Маэва, глядя на берег из под руки. "Наши" рыцари вступили в неравный бой и пока держались, но, понятно, что это не надолго.
— Такую толпу? Не думаю.
— Значит, играем грязно, — Маэва распотрошила сумку и вытащила... дымовую шашку.
— Шутишь? — Опешила я.
— Нисколько. Огненная магия фейри. Зарегана и хиты на нее получены. Сейчас как запалим, сюда из любопытства весь полигон прискачет. И будет большое месиво. А пока они режут друг друга, мы как раз закончим.
— Время умирать за королеву, — кивнул Дик. — Самое время.
ГЛАВА 32
Они как раз выходили, когда к воротам подлетел Audi пижонского темно-фиолетового цвета с широкими сидениями и хищной, приземленной посадкой.
Соня поморщилась и даже что-то такое сказала сквозь зубы... Петр сделал вид, что не расслышал, потому что барышням таких слов знать не положено. Правда, барышни-репортеры от прочих отличались и, видимо, радикально.
Черандак даже потихоньку начинал понимать — чем. В его время телевидения не было, а синематограф был штукой больше развлекательной, чем политической. Зато были газеты и... счет убитым корреспондентам уже открыли. Правда, то было на войне. Но всякий, избравший такую профессию, определенно, отличался от людей мирных, озабоченных дровами, теплыми ботинками и сытным ужином.
Поэтому Петр ничуть не удивился, когда Соня направилась прямо к машине и даже не оглянулась на него. Но шагу прибавил, потому что длинная, нервная спина выражала всю глубину ее досады и разочарования в жизни.